Нина остановилась и замерла. Она боялась приближаться и идти мимо матери.
Шурка взял Романову за руку и затянул ее в машину.
— А дома ты не могла ей сказать? — с осуждением спросил Шурка.
— Могла. Но это была бы не я.
Вот это правда.
Романова делала в жизни много ошибок, потому что не умела терпеть и ждать. И если разобраться, вся ее жизнь была одна сплошная ошибка, не считая дочери и профессии. Тогда что же остается? Вернее, кто?
Самолет на Милан взлетал в семь утра. В аэропорт надлежало явиться за два часа. Значит, в пять.
Туристы стояли вялые, безучастные. Когда хочется спать, не хочется уже ничего. Природа пристально отслеживает свои интересы и моментально мстит за недостаток сна, еды, питья и так далее и тому подобное.
Сдавали багаж. И в этот момент произошло некоторое оживление. Старушка-анималистка (рисовала животных для наглядных пособий и для детского лото) потеряла паспорт и начала его искать. Похоже было, что она оставила документ дома и поездка срывалась. Пограничники на слово не верят. Это граница. И кто может поручиться, что старушка — не работник ЦРУ. Зайчики, мышки — это так. Для прикрытия. А основная деятельность в другом. В подрыве социалистических устоев. Наверняка эта старушка из бывших. Иначе откуда эта аристократическая манера путешествовать в семьдесят. В семьдесят лет сидят дома и нянчат внуков, а то и правнуков.
Старушка (ее звали Екатерина Васильевна) судорожно рылась в чемодане. Она вспотела, была близка к апоплексическому удару. Двоеженец Лева Каминский взял сумку Екатерины Васильевны и вытряхнул всю ее на пол, на кафель аэропорта. Покатилась помада, заскользила расческа, выпали смятый носовой платок, мелочь, спички, махорка, высыпавшаяся из сигарет, и среди прочего узенькая книжечка паспорта.
Все выдохнули с облегчением. Лева Каминский поднял паспорт и сам передал таможеннику. Старушке он больше не доверял. Екатерина Васильевна возвращала свое добро обратно в сумку — монетки, помаду — в обратном порядке. В ней все кипело и пузырилось, как в только что выключенном чайнике. Огня уже нет, но еще бурлит и остынет не скоро.
Романова успела заметить, что в момент поиска лица туристов были разнообразны: одни выражали обеспокоенность, другие равнодушие (как будет, так и будет). Третьи были замкнуты. На замкнутых лицах читалось: «Каждому свое» — как на воротах Освенцима.
Раскольников смотрел перед собой и как бы отсутствовал. Возможно, спал стоя. Как конь.
А высокий принаряженный грузин по имени Лаша совершенно не хотел спать. Он был торжественно возбужден предстоящим путешествием. Лаша родился в деревне под Сухуми, в бедной семье. Отец пришел с войны без ног. Все детство прошло возле инвалида, в ущербности и бедности. У Лаши вызревала мечта — выбиться в люди, занять хорошую должность и путешествовать по миру с другими уважаемыми людьми. Все свершилось. Лаша жил в Москве в самом центре, занимал должность небольшого начальника в Союзе художников. А сейчас отправлялся в страну Италию с художниками и искусствоведами. Свершилось все, о чем мечтал, и даже чуть-чуть больше.
Лаша поглядывал на Романову. Она была самая молодая и самая привлекательная из существующих женщин. Старушка и лесбиянка не в счет. Жена Большого художника — тоже мимо, поскольку притязания на жену — прямой выпад против начальства. Остальные женщины порядочные, а потому пресные.
Лаша недавно развелся и искал подругу жизни. Романова вполне могла стать подругой на период путешествия. Лаша давно заметил, что такие вот — умненькие, очкастые — самые развратные, изобретательные в постели. Лаша старался держаться поближе и поглядывал заинтересованно.
Романова быстро подметила его заинтересованность и решила поэксплуатировать.
— Вы грузин? — спросила она.
— Грузин, — сказал Лаша. — А что?
— Значит, рыцарь?
Лаша насторожился.
— Возьмите себе мою валюту. Тут мелочь…
Романова вытащила итальянские лиры.
Лаша выстроил обиженное лицо. Он не хотел рисковать. Можно было потерять не только путешествие, но и работу. И свободу. А в тюрьме плохое питание, неудобный сон и вынужденное общение. В тюрьме плохо. А он так долго жил плохо и только недавно стал жить хорошо.
Однако отказывать было стыдно, тем более что Романова включила национальное самосознание. Грузин — рыцарь, а не трус.
Лицо Лаши становилось все более обиженным. Сейчас заплачет.
— Ладно, — сказала Романова. — Грузин называется.
Она отошла. Отошла возможность комплексного счастья: Италия + женщина. Оставалась только Италия.
«Ну и черт с тобой, — подумал Лаша. — Зато не будет отвлекать». Лаша был человек увлекающийся, он нырнул бы в Романову с головой и просидел там все десять дней и ничего не увидел. Стоило ехать в такую даль, платить семьсот рублей… Лаша утешился.
Романова стояла в растерянности. Сейчас начнут рентгеном просвечивать ручную кладь и всю тебя. Хоть бери да выбрасывай лиры в плевательницу.
Раскольников держал в руках толстую книгу в рыжем кожаном переплете.
— Давайте познакомимся, — предложила Романова. — Меня зовут Катя Романова.
— Я знаю, — спокойно сказал Раскольников.
— Откуда?
— У меня есть сын, а у сына ваша книга «Жила-была собака». Это наша любимая книга.
— Спасибо, — задумчиво поблагодарила Романова. — Вы не возьмете у меня восемь тысяч лир? Я боюсь.
Она прямо посмотрела в круглые озера его глаз и показала сложенные бумажки.
Раскольников молча взял их и сунул во внутренний карман своего плаща. Всего два движения руки: одно к деньгам, другое к карману. В сущности, одно челночное движение. И весь разговор.
Когда вошли в самолет, сели рядом. Раскольников молча проделал второе челночное движение руки: от кармана к Романовой с теми же сложенными бумажками.
— Спасибо, — сказала она.
— Не за что.
— А вы не боялись?
— Кого? ИХ?
Взгляд его синих глаз стал жестким. В старые времена сказали бы «стальным». Если бы Романова решила нарисовать эти глаза, то подбавила бы в голубую краску немножко черной.
«Странный, — подумала Романова. — Сумасшедший, наверное…»
Вот Лаша — тот не был сумасшедший. Нормальный советский человек.
Раскольников углубился в рыжую книгу.
— А что это у вас? — осторожно спросила Романова.
— Путеводитель по Италии.
— А зачем? Нас же будут возить и водить.
— Вы считаете, этого достаточно?
Раскольников внимательно посмотрел на Романову, и ей стало неловко за свою обыкновенность.
Она откинулась на сиденье и закрыла глаза.