— Аня! — укоризненно произнес Кирилл.
— Ничего, Кирилл. Она может еще разок, — усмехнулась бабушка.
Душка вздохнула. Обычная ссора. Как поезд по расписанию. Если ссора не случилась, значит, что-то не так…
Павлик дернул ее за руку.
Она обернулась. «Вот ведь я дура какая», — подумала она, увидев его расширенные от страха предстоящего скандала глазенки.
— Они опять ругаются…
— Да, но я думаю, все будет в порядке, — по-взрослому рассудительно успокоила она его. — К тому же для них это как вечерняя сказка перед сном.
— Душка, я не хочу туда ехать. — Малыш сказал это так спокойно и так серьезно, что Душка испугалась. Он стоял как маленький старичок, опустив плечи.
— Павлик, я думаю, нам ПРИДЕТСЯ туда поехать.
«Господи, я говорю как папа, — ужаснулась Душка. — Совсем как он».
— Я знаю, — кивнул мальчик. — Но мне так не хочется, что я плачу по ночам.
— Глупый. — Душка притянула его к себе. — Мы ж с тобой будем вместе. И я никому не дам тебя в обиду. Никогда.
— А Бадхетта? Мы возьмем его с собой?
— Обязательно…
Она подняла глаза, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд.
В комнате никого не было, но Душка готова была поклясться, что на нее СМОТРЯТ. Внимательно, изучающе, как будто пытаясь проникнуть в ее сознание. Она испугалась и прижала малыша покрепче — ей совсем не нравился этот чужой и недобрый взгляд неизвестно кого неизвестно откуда.
«Оставьте нас в покое», — мысленно произнесла она. Заражать ребенка своими страхами ей не хотелось. В конце концов, и она, и Павлик наделены богатой фантазией. Слишком богатой. «Иногда фантазии кажутся реальными, так они правдоподобны», — подумала она.
Незримый присутствующий усмехнулся. Его явно забавляла Душкина самоуверенность.
«А если то, что считается фантазиями, и есть правда?»
Голос был неприятным, странным, смазанным — с агрессивностью шипящих звуков. Так говорила бы змея, дай ей возможность общаться на человеческом языке.
«Уходите отсюда, — опять приказала Душка. — И перестаньте меня пугать, я не боюсь вас».
— Мне сейчас стало почему-то страшно и холодно. Как будто кто-то дотронулся до меня! — прохныкал Павлик.
— Ничего подобного. — Душка постаралась придать своему голосу уверенность.
— Душка, а если это — Смерть? Или призрак?
Он смотрел на нее округлившимися от страха глазами.
«Он все-таки испугался, — подумала Душка. — Вот гадкий тип, невидимый и гадкий!» И почему-то ей вспомнилось, как бабушка давно-давно объясняла ей, почему бесы предпочитают оставаться невидимыми или принимать чужое обличье.
«Они же трусы».
«Они трусы», — повторила про себя Душка, и от этих слов стало гораздо спокойнее, точно в них таилась разгадка, наполняющая ее, Душку, знанием и внутренней силой.
«Немедленно убирайтесь!»
Сейчас она и сама удивилась обступившей их тишине — как будто комната, где они находились, непонятным образом была перенесена в другое место, в вечность, в тишину…
Голоса из соседней комнаты не были слышны. Вокруг детей образовалась тишина и пустота. И Душка почувствовала приступ страха, который надо было победить, чтобы он не передался Павлику. Пока она не боится — малыш тоже спокоен.
Поэтому Душка собралась и попыталась внушить себе и мальчику, что с ними ничего не происходит, — передать ему уверенность, ту, которой у нее и самой-то было чуть-чуть: «С нами ничего не случится».
Но страх жил вокруг. Он пытался подчинить себе девочку, раствориться в ней — и растворить ее в себе, завладеть каждой клеточкой ее существа.
Страх был отвратителен, и Душка, пытаясь справиться с ним, напрягала все свои силы, отмечая, как они кончаются. Что еще один момент — и Душка вынуждена будет сдаться на милость врагу.
И тогда она закричала всем своим существом — закричала внутри себя, но так, что организм подчинился этому крику: «БАБУШКА!»
Голос бабушки где-то очень далеко… Смех.
— Господи, огради нас, — прошептала она. — Помоги нам…
Ей послышались шелестящие, как под ветром сухие листья, шаги. Кто-то уходил, оставляя дверь открытой.
Душка прижимала к себе Павлика, гладила его по голове, а из открытой двери, как ветер, еще проникал страх. Она и не задавала себе вопроса, почему кто-то, уходя, оставил ее открытой, эту чертову дверь.
Она это и так знала.
Чтобы снова войти.
«Бабушка!»
Она вздрогнула.
— К тому же кто вам сказал, что мы всю дорогу должны сидеть на одном месте?
В голосе невестки начали проскальзывать визгливые нотки. Она уже почти не слушала ее.
С трудом поднялась с кресла — проклятые ноги! С каждым шагом все труднее путь — это про нее. Каждый шаг дается примерно так же, как семьдесят лет назад, когда ты еще и знать не знаешь о старости, наивно полагая, что на всю жизнь останутся только вот эти первые шажки по земле. А может быть, знала? «Из земли приидоша — в землю отыдеши…»
«Ба-буш-ка!»
Что-то происходило с Душкой!
— Мама? Ты куда?
Голос Кирилла заставил ее обернуться. Сейчас она настолько сильно почувствовала опасность и страх, что лицо сына увидела смутно, расплывчато, как в дурном калейдоскопе, с мутными стеклами.
— Сейчас вернусь. Взгляну, что дети делают.
— Сиди. Я сам смогу это сделать.
Он уже поднялся, но она остановила его властным жестом руки. «Ты не сможешь».
Она покачала головой и сказала вслух:
— Я не увижу их довольно долго. Как ты думаешь, Кирилл, не дать ли мне возможность пообщаться с ними хоть сейчас?
«Тем более, что возможность того, что я уже не увижу их никогда, тоже существует, и очень реально», — усмехнулась она про себя.
Подойдя к лестнице, мать с трудом поднялась по ней. Главное — никогда никому не показывать своей боли. Когда-то ей сказал об этом муж. Это ослабляет. Жалость, увы, очень ослабляет человека. Он рискует превратиться в полурастерзанный организм, вечно хныкающий и стонущий.
Она перевела дух на верхней ступеньке. Боль была невыносимой. Проникающая повсюду, она медленно подбиралась к мозгу.
«Ну вот уж нет», — усмехнулась старуха. Никогда она этого не допустит.
Она толкнула дверь.
Дети сидели, обнявшись, в глубине огромного старинного кресла, и смотрели в угол, как парализованные.
— Эй, что это с вами? — спросила она, чувствуя, как ее тоже пытается захватить страх.