Я не хотел произносить слово «покусали», поэтому и не сказал. Что могут сделать клопы, так и осталось загадкой.
— Что будут делать клопы? — Исузу не собиралась позволить мне так легко отделаться.
— Хм-м… — я задумался. — Будут щекотать тебе пятки. Вот так.
И я показал. Я делал все возможное, чтобы повысить громкость душившего ее смешка. Но все, чего я добился — это еще одной порции того же самого, только порция была чуть побольше.
— Хи-хи-хи, — она была упорна и тиха, как электронный стимулятор сердца.
И что ты об этом думаешь?
Вот что хочет знать мое сердце, когда я сижу в своей затемненной квартире, стараясь лишний раз не пикнуть. Точно так же, как та маленькая девочка в багажнике моего автомобиля. Которая гадит. Которую надо должным образом приготовить. Которая уже пыталась убить меня, которая будет болтаться по моей квартире целый день, в то время как я буду тихо лежать, ничего не осознающий, беззащитный.
«И это ты называешь «круто»»? — спрашивает мое сердце.
Прошло около получаса после моей сортирной выходки. Трубы перестали стучать, мои соседи тоже. Теперь только сердце, натыкаясь на мою грудную клетку, пытается достучаться до меня изнутри.
«Ну что?» — поддразнивает оно. — Ты нужен ей живым, чтобы ответить на звонок?»
В итоге я щелкаю выключателем и пытаюсь увидеть все другими глазами — глазами смертного, возможно, желающего мести. Ладно, кухонный нож я убрал. Он заперт в бардачке. Хорошее начало.
Теперь все остальное.
Все вещи в моей квартире, которые можно использовать против меня. Вообще-то, дневного света более чем достаточно. Потом… мой молоток, например. Молоток и все, что им забивают. Ножики, которые используются в качестве эротических игрушек. Отвертки. Достаточно длинные гвозди. Черт, даже карандаш, если вогнать мне его в ноздрю хорошим крепким ударом. Спички надо выбросить. То же самое касается воспламеняющихся жидкостей. Моя ножовка. Электроинструменты, они более опасны. Шар для боулинга. Другие тяжелые предметы, которыми можно проломить череп — их тоже надо выкинуть. Любые достаточно длинные проволочины и любые предметы, которые можно использовать как шпиндель — то, что можно обмотать вокруг моей шеи, а потом затягивать эту петлю, как гарроту, чтобы отделить мою голову от тела. Таким способом режут пополам головки сыра.
Колесики, на которых стоит моя кровать!
Даже это можно использовать против меня. После того, как я отвинчиваю их, разом оттолкать кровать к открытому окну будет не так просто. Я определяю местонахождение своих наручников — просто на тот случай, если она попытается вытащить меня из кровати туда, куда падает узкая полоска смертоносного солнечного света.
«А если ты умрешь до того, как проснешься?» — выстукивает сердце.
Я осматриваю свое имущество — на этот раз собственными глазами, — и задаюсь вопросом: может быть, я вижу это последний раз? Мои книги и компакт-диски. Мои стерео, телевидение, и компьютер. Мое кресло-качалка и диван. Мой так называемый журнальный столик, покрытый перекрещенными кольцами высохшей крови, похожими на эмблему вампирских Олимпийских Игр…
Скверно, говорит мое сердце, и мозг соглашается.
Приходится разложить веером журналы, чтобы скрыть следы — нет никакой необходимости провоцировать моего маленького гостя подобными напоминаниями. Затем я снова осматриваю квартиру глазами смертного… разных смертных. Не столько мстительного, сколько осторожного. Хитрого. Настороженного.
Так. Так. А это — ни в коем случае.
Плакат с Белой Лугоши [27] в развевающемся на ветру плаще? То, что до сих пор казалось ретро-шиком, сейчас воспринимается как легкая безвкусица. И да будет это снято, и отправится за диван. Бела Лугоши обречен созерцать стену, словно отбывает наказание за все мои вампирские прегрешения.
То же самое — старая эмблема с красным крестом: «Твой дар во имя жизни». [28]
Стойка для капельницы, превращенная в торшер.
Ручки в форме шприцов для подкожного впрыска, и шприцы для подкожного впрыска, переделанные в ручки.
Нераспечатанная коробка «Графа Чокулы», [29] которую я раздобыл через «eBay».
Открытки со старинными фотографиями сцен преступления: кровь — черная, как нефть, — которая сочится на обесцвеченный фотовспышкой тротуар, пропитывает кое-как расправленные простыни. На каждом одно и то же сообщение — с небольшими вариациями, — нацарапанное с обратной стороны:
«М-м-м-м. Вкусно».
Боже мой, насколько мы, вампиры, остроумны — в рамках нашей упертости. И каким патетическим все это кажется теперь, когда смотришь с другой стороны дороги.
Еще есть всевозможные напоминания о смерти, которой мы больше не боимся — бренные останки с небольшого кладбища, рассеянные тут и там. Человеческий череп. Высушенная голова. Мумифицировавшаяся рука, растопыренная и ждущая, точно подаяния, моих ключей. Ручки от гроба, приделанные к моему серванту. Флажки для похоронной процессии, пониженные в звании до положения кухонных полотенец. Закладки в виде пальца ноги. Разделенная надвое грудная клетка, куда я складываю почту. Свидетельства о смерти, служащие подстаканниками. Коллаж, который я сделал из множества ярлычков от яда — черепа, усмехающиеся все более иронично. Ламинированные некрологи известных людей, ныне усопших, прилеплены на стенку моего холодильника магнитами в форме летучих мышей, надгробных плит, черепов…
Я достаю мешок для мусора и начинаю сметать туда все подряд. Это, это, это и это. Вот то, то, то и вон то. Уходит около часа на то, чтобы придать новый (или вернуть прежний) вид моей квартире. К этому времени небо на востоке начинает розоветь. Сирена десятиминутного предупреждения вопит, призывая всех кровососов вернуться в свои всеми способами затемненные жилища. Час пик. Последний звонок. Время сна… Ночная смена.