Автобус появился в конце улицы. Тоне даже стало немного грустно, что сейчас она вернется в привычный мир, к Шерри, войдет в свою малогабаритную квартирку, увидит привычное желтое пятно на потолке кухни, старую плиту с навсегда поселившимися на ее поверхности пятнами… Убогость этого мира была так несовместима с разноцветным миром Тониных грез, что ей стало грустно нестерпимо, как будто она ударилась о что-то твердое, и стало больно оттого, что ничто никогда не изменится к лучшему. «Все будет так, исхода нет» — тянутся нескончаемой серой чередой дни, работа-работа-работа! Ей захотелось вдруг громко закричать — она почему-то связала нескончаемую безнадежность будней вот с этой блондинкой, у которой были хорошие зубы. Как будто именно она и явилась причиной Тониной тоски.
«Да при чем тут она? У нее тоже жизнь скучная. Может, ей до смерти надоело сначала позировать, а потом на себя пялиться? И — кто знает, не чувствует ли она ежеминутно ненависть к себе людей, у которых не все в порядке? Не только с зубами, а с жизнью вообще?»
И — что случилось, Тоня? А ничего особенного…
Просто в очередной раз споткнулась о реальность, грустно усмехнулась она про себя. Мечтала бы поменьше, реже витала б в облаках, проще жить стало бы. Веселее. И как там Шерри? Позвонил ли ей уже Бравин? Тоня и не сомневалась, что позвонил, ему ведь Шерри необходима. Чтобы рядом с кем-то ощущать себя значимым и сильным. Люди, подобные Бравину, думают, что сила именно в этом. В унижении другого… Она вдруг вспомнила ту девицу, с которой он был, и ей стало не по себе. Как она скажет об этом Шерри? И надо ли ей об этом говорить?
И как вообще ей надо себя вести, если Бравин уже сидит у нее дома, с наглой своей мордой, прекрасно зная, что Тоня ничего не скажет своей подружке, дабы не расстроить ее?
Кто-то толкнул ее, продвигаясь внутрь, пробормотал «извините», и Тоня невольно обернулась. «Бывают же такие глаза», — невольно улыбнулась она, встретившись взглядом со взглядом молодого человека, только что вошедшего на остановке. «Такие яркие. Как… один из цветов там, на заветной коробочке. Из разноцветного мира».
И она невольно улыбнулась ему, а он — ей…
— Ничего, — почему-то покраснела Тоня. — Народу очень много…
— Час пик, — улыбнулся он ей, глядя на нее очень внимательно. — Никуда не денешься…
И пошел дальше. Странный, с рыжеватыми волосами и такими яркими, зелеными глазами…
«Как будто он живет в моем придуманном, разноцветном мире, — подумала Тоня. — Вышел оттуда ненадолго и сейчас снова там исчезнет…»
Она даже оглянулась, пытаясь увидеть его еще раз. Он стоял. И все-таки Тоне стало грустно. Потому что он сейчас исчезнет, растворится, и вообще — он из другой реальности. Не Тониной…
Она теперь даже знала, как выглядит тот жилец ее сказочного дома, чей голос она слышала. Именно так. И голос… Тоня испытала смятение, поняв, что голос, который она так часто слышит там, в ее белом доме на зеленом холме, именно такой.
Объявили Тонину остановку, и она пошла к выходу.
И когда она оказалась на улице, снова оглянулась, и ей показалось, что он тоже смотрит на нее с грустью. Или ей это снова придумалось?
Придумалось, решила Тоня. И пошла по дороге к дому, все же прижимая к себе пакетик, в котором пряталась маленькая разноцветная коробочка, хранящая в себе путь в другой мир…
Он остановился у двери. «Точно это и не мой дом, — усмехнулся про себя. — Не мой».
И, парализованный непонятным чувством страха, замер, пытаясь совладать с собой. «В конце концов, — напомнил он себе, — это я строил этот дом. Этот мир. Здесь ведь все — на моих плечах. Это мои гонорары — в каждом кирпичике. В каждом витражном стеклышке. В каждом диковинном растении…»
Но — и сам прекрасно знал, что только одно «диковинное растение» обладает неограниченными правами и на дом, и на сад, и на самого хозяина…
Лора.
Лорина тень мелькнула в окне, на минуту замерла там и тут же исчезла. Она не хотела, чтобы он ее видел.
Он заслонился, как щитом, подарком и букетом роз и шагнул к двери. Прекрасно понимая, что это его не спасет — он так и останется для нее приносящим дары данайцем.
Что-то сломалось в их отношениях раз и навсегда. Он же не слепец, он видит это.
Более того — он это чувствует, и, может быть, это самое страшное. То, что с каждым мгновением капля за каплей уходит из его души любовь, и он видит это, но ничего не может изменить.
От него это уже не зависит…
Дверь раскрылась, и Анька бросилась к нему с порога:
— Па…
Он схватил ее, поднял, прижал к себе крепко-крепко и зажмурился, вдыхая Анькин сладкий запах, слушая ее лепет, чувствуя себя наконец-то счастливым.
«А вот ей-то я ничего не принес, — подумал он с раздражением. — Потому что ее любовь не измеряется в потребительских единицах. Но боже, почему она должна страдать от этого?»
Он прижимал ее к себе все сильнее, чуть не плача от счастья, от близости этой «женщины своей жизни», и, когда поднял глаза и столкнулся взглядом с Лорой, стоящей на пороге, он был уже защищен от холодного и цепкого взора. Он был уже готов. Он даже смог улыбнуться ей тепло и ласково, снова воруя частицы любви у Аньки.
Она стояла и улыбалась одними губами, глаза же оставались странно безучастными. Раньше, в самом начале их знакомства, эта безучастность казалась ему таинственной грустью, возвышенной печалью — да мало ли какая ерунда придет в голову влюбленному мужчине. Потом он понял, открыл для себя, что это — взгляд человека, обращенного внутрь себя. Все остальные эмоции — просто попытка вежливости, не более того…
Тем не менее он отпустил Аньку и подошел к Лоре.
— Здравствуй, родная, — сказал он, целуя ее в губы, и, отстранившись, восхищенно добавил: — Как же ты хороша, радость моя…
«Хоть эта часть игры близка к правде, — отметил он про себя. — Она ведь и в самом деле хороша».
Этого у нее не отнять. Она умела преподнести себя, проводила много времени в салонах, великолепно владела искусством визажистки. Она служила своему телу, вспомнились ему слова из какого-то романа, и тело служило ей, оправдывая ее существование под небом, ибо ничего другого у нее попросту не было…
Он снова поймал себя на том, что его мысли саркастичны и он словно зол на нее, зол, неизвестно за что, впрочем… Известно. За ее присутствие в его жизни.
Боже! Когда это случилось? Когда ненависть пришла на смену любви и — была ли любовь вообще?..
Ему стало так грустно и так жалко их обеих, и маленькую рыжую девочку, и эту красивую, холеную женщину. И самого себя…
— Я люблю тебя, — прошептал он едва слышно, но — верил ли он произнесенным словам?
Она улыбнулась, на минуту ему даже показалось, что она услышала то, что он ей сказал, но он тут же вспомнил, что весь этот ритуал — только часть игры, не более, и ему стало легче. Как, осознав, что его положение безнадежно, больной успокаивается…