«Старый идиот, — подумала она ему вслед. — Ты же старый индюк. На твоем месте я бы вообще не напоминала о своем убогом существовании…»
Она прикусила губу. В глазах стояли злые слезы.
Кофе. Да, она будет пить этот треклятый кофе, хотя она-то пришла сюда не за этим. Она же хотела поговорить. Просто поговорить. Раз уж они муж и жена, черт побери, могут они хотя бы говорить иногда?
Лора потрогала чайник — он безнадежно остыл. Включила его и уселась напротив окна, подперев подбородок рукой. Там, за окном, царила ночь, и Лора подумала — и зачем он туда так долго пялился, старый козел? Что он там увидел, в этой непроглядной мгле? Сочинял уничижительную речь, которую даже не смог произнести? В ее, Лорин, адрес? Какая она плохая мать, плохая жена, плохая Лора?
А так и не сказал… Она бы тогда ответила ему словами матери — у плохого мужа и жена не хороша. Лора эти слова запомнила с самого детства. Именно так. А все эти слова про любовь — ерунда. Ее просто нет, этой любви.
Чайник засвистел. Лора достала турку, бросила туда несколько ложек кофе — не много ли на ночь? Подумала немного, удивляясь тому, что мысли так смешиваются — кофе, не много ли, старый придурок, Димка не любит, кофе, не любит тоже, и вообще — кто ее любит? Этот садист-извращенец, чьего имени она даже не узнала? Так и не упорядочив свои мысли, она положила сахар, налила кипяток и поставила кофе на огонь, продолжая размышлять. Кофе чуть не убежал.
— Черт, — выругалась Лора, добавив еще матерное слово, — нет, когда варишь кофе, лучше не думать о всяких гадостях.
Она включила магнитофон — тихо, чтобы музыка не долетала до спальни. Он ведь заснет, пока она тут будет. Она знает. И тогда она сможет просто вспоминать других мужчин. И улыбаться мстительно — так ему и надо, так и надо… Ведь нет для мужчины большего унижения, чем это. Когда его молодая и красивая жена вспоминает рядом с ним молодых и сильных.
Кофе обжег ей гортань, она закашлялась. Музыка была приятная, но — его… Все его она сейчас ненавидела. Она ведь сделала первый шаг! А он…
Она была неприятно поражена, вот в чем дело. Обычно ведь он заговаривал первым. Униженный, с взглядом побитой собаки. Это было всегда, это было привычно, и — правильно. Какая муха его сегодня укусила? Почему он даже говорил каким-то другим голосом? И этот плохо сдерживаемый огонь ярости в глазах…
Что-то нарушилось в порядке жизни.
Или Лора нечаянно переступила грань дозволенного?
Как бы то ни было, надо все вернуть на свои места.
Тихий женский голос наполнял кухню, но — это была его музыка, и Лора выключила магнитофон, предпочитая мертвую тишину, изредка нарушаемую звуками с улицы — то проехавшей машиной, то воплем сигнализации, то дребезжанием трамвая. Эти звуки раздражали ее тоже, но в меньшей степени, чем эти джазовые завывания.
— Надо все вернуть на свои места…
И для этого Лоре придется на какое-то время стать «приятной во всех отношениях». Да, ей этого совсем не хочется. Да, это значит потерять на время Диму. А он и в этот раз вел себя холодновато, кто знает, чем это закончится? А вдруг она потеряет его навсегда?
Может быть, надо просто развернуться и уйти? Бросить этот дом, этого самодовольного индюка, и…
Она знала — Аньку тоже придется оставить. Она не сможет. Дело не в деньгах — он будет содержать их и дальше, просто Анькой надо заниматься. А это — Лора прекрасно отдавала себе отчет — ей не по силам.
Да и Анька похожа на него. Вся. Даже привычки его. Странное дело — она так старалась в свое время подчинить Аньку своему влиянию, сделать ее их копией, а она все равно повторяет отца и ею чертову семейку. Насмешка над ней, вот так. Даже собственный ребенок. Что за треклятая жизнь?
Лоре стало зябко, она поежилась, как от холодного ветра, от внезапной мысли — просто ты их не любишь, вот и все… Никого.
Ей хотелось возразить, что это они все ее не любят, это им всем она не нужна. Но — не станешь же возражать самой себе, даже если тебе не нравится, что ты подумал.
Она допила свой кофе и перевернула чашку — по привычке всегда узнавать, что ее ждет, с помощью гадания.
И, когда перевернула чашку снова, увидела — крест. На секунду ей стало жутко. «Это крест на моей жизни, — подумала она. — Я ничего уже не смогу исправить, да?»
И несмотря на то, что сама себя пыталась уговорить, что это только дурацкое гадание, не более того, что она справится, что ничего не изменится, и — куда он денется, этот старик, из ее жизни, она не могла сдержать себя. Она бросила эту чашку об пол, и тонкий фарфор, послушный ее воле, разлетелся на мелкие осколочки…
А Лора стала их собирать и порезалась об один.
— Господи, — прошептала она, опускаясь на пол и прижимая палец с капелькой крови к губам. — Господи, за что?
Она плакала и задавала этот вопрос снова, а перед ее глазами все так же торчал этот крест, как будто судьба Лоры уже была решена и ничто не могло уже ее изменить.
Тем более такая глупая выходка, как эта…
Она взяла себя в руки. Не сразу, потому что, когда умывалась, она еще всхлипывала, а глаза стали похожи на щелки, и Лоре пришлось долго держать тампоны с ледяной водой на веках — а иначе завтра она не сможет справиться с этой напастью, с этими уродливыми веками. Ах, как же она позволила себе так расслабиться! Она не должна никогда так забываться больше! Ни-ког-да!
И тем не менее — она не могла успокоиться, и ей все еще хотелось забиться в угол, и там плакать, наплевав и на эти мешки под глазами, и на сами глаза, и на то, что сейчас она была похожа на пьяную китаезу, и на то, что у нее дико щипало в глазах от туши и слез, ей хотелось плакать, да! Как будто это было счастьем!
— Нет, я не должна.
Наконец она победила саму себя. Она почти совершенно успокоилась. Вспомнила, как мать когда-то советовала ей в такие мгновения выпить теплой воды с разведенным там сахаром.
Она вернулась на кухню. Вода в чайнике была еще теплой. Лора развела в теплой воде две ложки сахара, выпила залпом.
Теперь она совершенно успокоилась.
Лора даже улыбнулась. Какой крест, подумала она. Он никуда не денется. Она не отдаст ему Аньку, и он навечно будет прикован к ней. Потому что он не сможет бросить Аньку. Лору — да, сможет. Но не своего ребенка, свою копию.
Она подмела в кухне, убирая эти следы своего безумия, эти осколочки. И ей стало легко. Выбросив все в мусорное ведро, она выпрямилась и дерзко прошептала, глядя в ночное небо:
— Вот и весь ваш крест…
Потом она тихо, стараясь не шуметь, открыла дверь в спальню.
Он спал.
Она обрадовалась тому, что он спит. Даже если он притворяется спящим, это все равно гарантия того, что продолжения разговора не будет.
Но его дыхание было ровным, он действительно спал, и…