— Да, — согласился он и продолжил, растягивая слова: — Жуткий город, жуткие дома, жуткие храмы! Эти Русские еще смеют называть Москву третьим Римом. Ха! — Он обернулся к своему спутнику и в возмущении выпалил: — И не вздумайте защищать их, отче, ибо они уже прокляты! Господом нашим!
— Все дело в невежестве, — вздохнул отец Ковновский, стараясь утихомирить расходившегося патрона.
Они шли мимо высоких — затейливой ковки — ворот. Отец Погнер гневно качал головой.
— Русские вероломны и лживы! Все, все!
— Их сбивают с толку пастыри, — сказал отец Ковновский, чтобы что-то сказать, — исповедующие учение, ошибочное в своей сути.
— И князья, — добавил отец Погнер, злобно поглядывая на нескончаемый добротный фасад сложенных из огромных бревен хором. — Властолюбивые негодяи, накажи их Господь!
— Аминь, — вполне искренне произнес отец Ковновский, ничего не имевший против последнего пожелания. — Они совершенно лишены благочестия.
— И за это Господь ниспошлет в их снедь скорпионов, а в сновидения — всяческие кошмары, — заявил отец Погнер. — Они будут жить в нужде и стыде, пока не созреют для покаяния. — Он поскользнулся на укатанном льду и чуть было не упал, но отец Ковновский подхватил его под руку.
Они зашатались, быстро перебирая ногами, затем с большим напряжением выпрямились, боясь шелохнуться и тяжело отдуваясь. Прохожие вокруг захихикали. Пришлось притвориться, что их не касаются эти смешки.
— Едва упаслись, — послышалось откуда-то сверху. Говорили по-польски.
Отец Ковновский вывернул шею и увидел плотного светловолосого мужчину верхом на нетерпеливо пританцовывавшей рыжеватой кобыле — боярина, судя по бороде и расшитому золотом полушубку.
— Едва, — нехотя откликнулся он.
— Недавно один тут так хлопнулся, что его унесли. Можно считать, вам еще повезло, — сочувственно продолжал незнакомец. — Вы, меня, верно, не помните, но мы встречались. В Грановитой палате, около года назад. — Он повернул лошадь и, слегка поклонившись, подъехал к иезуитам. — Я Анастасий Сергеевич Шуйский.
Отец Погнер недружелюбно нахохлился, однако отец Ковновский счел нужным вступить в разговор:
— Да. Я припоминаю. Это было перед аудиенцией у прежнего государя. Сочту за честь возобновить наше знакомство, князь.
— Нет, — поспешил поправить его Анастасий. — Князь — мой двоюродный брат. — Он спешился и кивнул на хоромы. — Я же — простой боярин, младшая ветвь.
— Ага, — протянул отец Погнер, словно ему все стало ясно. — Весьма интересно. Весьма.
— Такова судьба младших — служить старшим, и я в этом смысле не исключение, — сказал Анастасий с неожиданной злобой, но тут же взял себя в руки. — Когда старший приказывает, младший вынужден повиноваться. — Он сдержанно улыбнулся. — А в Польше у вас тоже так?
— Как и во всем мире, — ответил отец Ковновский, философски пожимая плечами. — Приятно, что вы решились с нами заговорить. В Москве обычно от нас отворачиваются, а потому… — Поймав грозный взгляд отца Погнера, он осекся и замолчал.
— Не стоит обижаться на всю Москву за невежливое поведение некоторых чванливых бояр, — примирительным тоном проговорил Анастасий, почуяв, что удача сама плывет в руки. И как раз вовремя, ибо не минуло и получаса с того момента, как Василий объявил ему, что более не нуждается в услугах каких бы то ни было грамотеев. Брат явно кого-то нашел. Но кого? Это предстояло выяснить, и как можно скорее. Он улыбнулся еще раз. — Вы сейчас от царя?
— Нет, — ответил с неудовольствием отец Погнер. — Нам сказали, что Федор Иванович уже побеседовал с англичанами и весьма утомлен. Мы ходим в Кремль каждый день, но всякий раз натыкаемся на всевозможные отговорки.
Анастасий сочувственно покачал головой.
— Непростительное небрежение. Но все же не вините в нем бедного царя Федора. Не он выбирает собеседников, а другие. Он лишен возможности как-то влиять на события, а если и попытается, никто не обратит на это внимания. Никита Романов вообще хочет освободить его от участия в дипломатических переговорах, но Борису Федоровичу угодно, чтобы все шло по-прежнему. — Заметив, как гневно сверкнули глаза отца Погнера, он счел возможным продолжить игру: — Конечно, от Годунова все терпят: тот ведь не жалует ни своих, ни чужих.
— Годунов, — с презрительной миной вновь заговорил отец Погнер, — соизволил принять вчера Ракоци, но к нам сегодня не вышел. Он заявляет, что Польша получит все, что ей требуется, но без наших хлопот.
— Вот видите, — подхватил Анастасий. — Видите, что за люди сейчас окружают царя? — Он одарил иезуитов самой ангельской из своих улыбок. — Я понимаю вас, достойные пастыри. Я ведь и сам все это хлебал, и не раз.
Отец Погнер с удивлением посмотрел на боярина.
— Вы? Вы ведь так родовиты…
— Ах, достойный отец, вы даже не представляете, насколько запутана сейчас наша жизнь. — Анастасий осенил себя крестным знамением. — Двор лихорадит, там не на кого опереться. И доверять, соответственно, нельзя никому. — Он позволил себе многозначительно помолчать и продолжил: — Я молю Господа положить конец распрям, но на небе, видно, молитвам моим внимать не хотят. Их, я думаю, там даже не слышат.
— Господь не глух, — сухо отозвался отец Погнер. — Он слышит, он зрит, он судит, а нам должно склоняться перед этим судом. — Он хотел было повернуться, чтобы уйти, но отец Ковновский понимающе закивал.
— Доля придворного нелегка, — произнес он участливо.
— Вряд ли можно сказать, что я состою при дворе, — возразил Анастасий, снова мрачнея. — Шуйских там представляет мой двоюродный брат. Он обошел всех наших родичей, включая родных своих братьев, и тоже замешан во все интриги, нацелившись чуть ли не Казанское княжество, а может быть, и на что-то другое, о чем мне не хочется говорить. — Он удрученно покашлял, косясь на иезуитов. — Боюсь, он без колебаний поступится честью семьи, чтобы достичь своих целей. Я сознаю, что мои подозрения грешны, но не могу их отринуть.
Отец Ковновский был глубоко потрясен.
— Неужто князь Василий так честолюбив?
— Не только честолюбив, но и решителен, — сказал Анастасий. — От него всего можно ждать. — Заметив, как алчно блеснули глаза отца Погнера, он понял, что избрал верный путь, и продолжил: — Некоторым боярам ведомы его планы. Но они боятся воспротивиться им, зная, насколько коварен и изворотлив Василий. Несомненно, и мне следовало бы молчать, однако когда речь заходит о достоинстве рода…
— Да! Да! — с воодушевлением подхватил отец Погнер. — Бывают ситуации, когда человек не может не возмущаться.
— Значит, вы меня понимаете, — с чувством произнес Анастасий. — В таком случае вы должны разделять и мою тревогу за судьбу царя Федора.
— Мы ежедневно молимся о его здравии, — заверил отец Ковновский.
— Как и о процветании вашей великой страны, — елейным голосом прибавил отец Погнер.