Что станется с городом, страшно даже подумать. Савонарола, конечно, объявит, что Медичи пришел конец. И будет прав. Но Синьория и приверженцы правящей партии на все закрывают глаза. Неистовый доминиканец только и ждет смерти Лоренцо, ибо его тут же объявят пророком и толпы фанатиков подомнут Флоренцию под себя.
Но хватит об этом. К сожалению, ничего изменить нельзя. Поговорим о насущных делах. Продолжайте выполнять все нами намеченное. Производство золота не прекращайте. Думаю, одного бочонка дожу надолго не хватит, так что сыщите случай преподнести ему в подарок второй. Кстати, я нашел нового поставщика бумаги. Зовут его Хельмут Штернхаус, место проживания — Льеж. Спишитесь с ним и сделайте хороший заказ. Опыты догарессы с печатным станком должны продолжаться.
В остальном полагаюсь на ваш здравый смысл. На ваше имя куплены два корабля. Распорядитесь ими по своему разумению.
О доме. Закажите для гостиной три фрески. Тема — смерть и бессмертие. Живописца выберите сами, только хорошего, способного вложить в работу душу и страсть. Заплатите ему сколько спросит.
Скорого моего приезда ждать не приходится. Я дал Лоренцо слово прожить во Флоренции после его смерти не менее года и одного дня. Если дож забеспокоится, скажите, что мои занятия меня к нему пока что не отпускают, однако выгоду приносят немалую. Вы знаете, чем подкрепить эти слова.
Благодарю вас за преданность и заботу. Уже одно то, что это письмо пишется в день святого Гавриила, сулит нам его покровительство и удачу.
Ракоци да Сан-Джермано
Флоренция, 24 марта 1492 года
(печать в виде солнечного затмения)
Прежде чем взмыленная, тяжело дышащая лошадь остановилась, Аньоло Полициано соскочил с седла, обругал сунувшегося ему под ноги грума и кинулся к вилле Медичи.
Он принялся колотить в дверь, сыпля проклятиями при каждом ударе.
— Вы могли бы открыть и побыстрее, Ракоци, — едкое замечание было адресовано вышедшему на крыльцо человеку. — Где Лоренцо? Я мчался во весь дух. — Тонкие губы Аньоло скривились в недовольной гримасе.
— В спальне, — ответил Ракоци и придержал вновь прибывшего за плечо. — Не огорчайте его! У него мало времени.
— Не огорчать? — Полициано дернулся, стряхивая руку Ракоци. — Кто с ним?
— Фра Мариано. Он читает ему Евангелие. Там и Савонарола, но, думаю, он скоро уйдет.
— Савонарола? Что этот лицемер здесь делает? — Полициано замер, открыв в изумлении рот.
— Лоренцо его пригласил. Полагаю, в надежде сохранить во Флоренции мир и покой. — Ракоци закрыл дверь и для верности к ней прислонился, — Подождите немного, если не жаждете с ним повидаться.
Полициано помолчал, затем с некоторой заминкой спросил:
— Он исповедался?
— Да. Ему отпустили грехи. И привели к последнему причастию. — Лицо Ракоци сделалось напряженным.
— Савонарола?
— Нет. Не Савонарола.
— Вздор! Не морочьте мне голову! — внезапно воскликнул Аньоло. — Последнее причастие! Он что, умирает? Он умирает? — Во взгляде его мелькнула растерянность. — Не может быть. Ему всего сорок три. Никто в этом возрасте не умирает.
Ракоци промолчал.
— Это ты, Полициано?
Голос исходил из окна. Тонкий, пронзительный и странно знакомый.
Взгляд Полициано затравленно метнулся к лицу Ракоци.
— Это Лоренцо?
— Да, — произнес Ракоци с видимым затруднением, — Делать нечего, надо идти. — Он поглядел Полициано в глаза. — Держитесь, Аньоло. Ради него держитесь, я вас прошу.
— Вы, видно, и впрямь думаете, что я непроходимый олух? — рассердился Полициано.
Ракоци так и думал, но вслух сказал:
— Нет, просто вы не видели Лоренцо несколько дней. Он сильно сдал и огорчится, если узнает насколько.
Они уже подходили к спальне. Дверь ее отворилась, маленький человек в белой сутане обернулся и прокричал:
— Вы на пороге смерти, Медичи! Будь моя воля, я бы к последнему причастию вас просто не допустил. Но сделанного не воротишь. Гнева Господнего вам все равно не избегнуть. Я нахожу огромное утешение в мыслях об адском пламени, ожидающем вас.
Полициано сжал кулаки и рванулся к доминиканцу, но Ракоци заступил ему путь.
— Я разделяю ваши чувства, Полициано, но вряд ли Лоренцо понравится, если мы затеем скандал.
— Вы правы. — Полициано остановился. — И все же подобное жестокосердие выводит меня из себя! Если Господь воистину беспристрастен, я еще увижу, как этого праведника потянут на живодерню!
Савонарола, должно быть, услышал последнюю фразу. Ярко-зеленые глаза его злобно блеснули.
— Еще один слуга антихриста, — заявил он заносчиво. — Помни о гневе Господнем, грешник, и трепещи! — Он громко хлопнул дверью спальни и пошел прочь — худой, маленький, одно плечо его было выше другого.
Ракоци выждал немного, затем вновь распахнул дверь и посторонился, пропуская Полициано вперед.
Портьеры вокруг кровати были раздвинуты, Лоренцо лежал на высоких подушках, и даже царивший в комнате полумрак не мог скрыть, как страшно он исхудал. Кожа на скулах его натянулась, щеки, покрытые двухдневной щетиной, ввалились; он улыбнулся вошедшим, но руку поднять не сумел.
Из груди Полициано вырвалось сдавленное рыдание. Шатаясь, он подошел к кровати и упал на колени, закрыв руками лицо.
— Нет-нет, Аньоло, не плачь, — сказал слабым голосом умирающий. С видимым усилием он положил руки на плечи друга, тщетно пытаясь его приподнять. — Не терзай мое сердце, Аньоло. Мне и без того сейчас тяжело.
Ракоци в отчаянии взглянул на Фичино. Тот неловко пожал плечами и отошел от кровати. Подойдя к двери, он прошептал:
— Я должен ехать. Лоренцо велел мне сопроводить Савонаролу до города. Я постараюсь вернуться как можно скорей.
Августинец, монотонно бубнивший молитву, на мгновение смолк и выразительно посмотрел на философа.
— Да-да, фра Мариано, я уже ухожу, — кивнул Фичино и вышел. Дверь беззвучно закрылась за ним.
Полициано поднял к Лоренцо красные, заплаканные глаза.
— Он вел себя оскорбительно. Будь уверен, я этого так не оставлю!
Лоренцо хорошо знал Аньоло. Он понял, о чем идет речь. И ответил на удивление здраво:
— Что мне сейчас оскорбления и угрозы? Главное, уберечь Флоренцию от раздора и смут. В Савонароле кипит злоба, Аньоло. И я вовсе не против, если он изольет ее на меня. Прошу тебя, не мешай ему в этом.
Обессиленно откинувшись на подушки, Медичи умолк.
— Пусть изливает, но тихо, в своей конурке! — Глаза Полициано воинственно заблестели. — Если он с этим выйдет на улицы, я его придушу! Место церковников — в церкви, пора указать им на это!