Пишите же мне — сюда или в Париж, я буду с нетерпением ждать ваших писем. Я жаден до новостей, но они обходят меня. Только весточки от Деметриче идут ко мне регулярно. Писал мне когда-то и Люцио Фасьябьянко, однако он принял монашество и замолчал.
Я всегда с благодарностью вспоминаю вас, мэтр, и уверяю, что ваши уроки мной не забыты. Я докажу это, когда приеду в Париж.
Преданный вам
Фебо Воландри
Предместье Вены,
день святого великомученика Бенедетто
21 марта 1494 года
Сестра Мерседе завела «Отче наш», когда в дальней части собора послышались крики. Монахини-селестинки переглянулись, но молитвы не прекратили. Крики усиливались, отражаясь от стен храма, и сестра Сигнале поспешила на шум.
— Святости нет! Нет!
Это кричала донна Эстасия. Она резко метнулась в сторону, когда монахиня попыталась ее схватить.
— Святости нет! Нет! Ничто в этом мире не свято! Мне никогда не будет прощения!
Селестинка едва увернулась от ногтей, устремившихся к ее лицу, и мягко произнесла:
— Ну-ну, милая, успокойтесь. Возьмите себя в руки и пойдемте со мной.
— Ей становится все хуже, — заметила подошедшая аббатиса.
— Да, — кивнула сестра Сигнале и вновь обратилась к Эстасии: — Не убивайтесь так, дорогая. Обратитесь мыслями к Господу. Он все простит и поймет.
Эстасия, казалось, ее не слышала. Она рухнула на колени, продолжая громко вопить:
— Дьявол соблазняет меня! Полюбуйтесь, что он вытворяет!
Донна опрокинулась на спину, юбка ее задралась.
— Ох, — вздохнула сестра Сигнале, поворачиваясь к аббатисе, — боюсь, это надолго. Она вновь станет изображать, что ее насилуют тысячи демонов. Я устала. Моему терпению приходит конец.
— Вы должны относиться к этому как к испытанию, — ровным тоном произнесла сестра Мерседе. — Я знаю, что вам приходится нелегко. И все же огонь веры не должен в нас гаснуть из-за того, что кто-то не может прозреть ее свет.
Она вернулась к сестрам, творящим молитву. Нестройное пение сделалось громче, Эстасия вздрогнула.
— Замолчите, глупые курицы!
Монахини лишь поежились, но не умолкли. Вдова засучила ногами, срывая с себя одежду.
— Донна Эстасия, — голос сестры Сигнале дрожал от скрытого возмущения, — опомнитесь. Женщине не подобает вести себя так. Просите Господа дать вам силы одолеть терзающий вас недуг.
Эстасия сжалась в комок, ощерившись и отбиваясь руками, вооруженными острыми как бритвы ногтями, в глазах ее вспыхнула ненависть.
— Не прикасайтесь ко мне! Дайте дорогу демонам! Они тут, они рядом! Они ласкают меня! О, как жгучи их ласки! Как горяча их плоть! — Донна бесстыдно выгнулась и раздвинула ноги. — Ни одной из вас и не снилось такое блаженство! — Ее дыхание стало прерывистым. — Глубже, милые, глубже! Ваше семя кипит в моем лоне! Ваши движения сладостны, я вся горю! — Тело Эстасии вдруг напряглось и задергалось в частых конвульсиях, потом внезапно обмякло, покрывшись испариной. Донна раз-другой вскинула руки и затихла.
Сестра Сигнале неприязненно наблюдала за ней. Припадок кончился на удивление быстро, обычно подобные приступы длились час или два. Впрочем, финал был достаточно бурным, и это позволяло надеяться, что Эстасия станет послушной и позволит себя увести.
Подбирая с пола одежду своей подопечной, селестинка заметила, что ту клонит в сон.
— Прикройтесь, синьора. Не подобает находиться в церкви в таком виде.
— Что? — Эстасия, вздрогнув, повернулась к монахине. Ее глаза странно блестели, она недоумевающе оглядела себя — Я снова бредила? — В ее голосе послышалась боль. — Демоны вновь приходили ко мне?
— Сейчас вам уже лучше, — хмуро пробормотала сестра Сигнале, пытаясь взять ее за руку.
— О, милые сестры, — закричала Эстасия. — Почему вы терпите мои выходки? Прогоните меня! Бросьте в холмах на съедение диким зверям! Я не заслуживаю столь доброго к себе отношения. Прогоните меня, прокляните! — Она зарыдала, простирая к монахиням руки.
— Донна Эстасия, — сказала сестра Сигнале, испугавшись, что истерика вновь начнется, — вы ведь взрослая и разумная женщина. Постарайтесь следить за собой. — Она обняла донну за плечи, та вцепилась в ее одеяние, задыхаясь от слез.
— Я не достойна ваших забот! Нет, не достойна! — тихо причитала вдова.
Горло сестры Сигнале сдавило от жалости.
— Ну-ну, синьора, давайте уйдем. Нам незачем долее здесь оставаться. Вам следует успокоиться и отдохнуть. Вы ели сегодня?
Эстасия мотнула растрепанной головой.
— Я не могу есть. Я думаю лишь о своих прегрешениях… когда в состоянии думать. Я много грешила. — Она внезапно умолкла и бросила на монахиню хитрый взгляд. — Вы, часом, мне не завидуете, сестра?
— Нет, — твердо ответила монахиня. — Я не завидую никому.
— Но вы ведь женщина, и молоденькая, а соблазн так велик, — настаивала Эстасия. — У меня было много мужчин: и пожилых, и совсем юных. Первые были богаты, вторые — красивы, и все они боготворили меня. Они пьянели от моего тела, от его запаха, они проводили со мной долгие ночи и уходили, насытившись, и приходили опять. Неужели вы, лежа в своей келье, никогда не мечтали о страстном любовнике? Я просто не могу в это поверить, сестра.
Лицо селестинки порозовело.
— Единственная любовь, которую я лелею в себе, донна Эстасия, — сухо произнесла она, открывая дверь в коридор, — это любовь к Господу нашему Иисусу Христу. Это не плотская страсть, а душевное устремление. Страсть исчезает после кратких объятий, это же чувство горит негасимым огнем. Синьора, вам следует думать о покаянии. Греховные мысли сбивают вас с истинного пути.
Эстасия рассмеялась.
— Бедняжка! В чем же мне каяться, если даже демоны вожделеют меня! — Подбежав к своей келье, она остановилась и выпалила: — Возможно, плотская страсть и грех в глазах Господа, но в аду она — добродетель!
Сестра Сигнале, нахмурившись, преградила ей путь.
— Ох, донна Эстасия, ну что вы говорите? Подумайте, на что обрекают вас ваши слова? Господь милосерден, но и Его терпение не бесконечно! Вы говорите, что демоны вас вожделеют! Что, теша свою похоть, они дарят вам наслаждение! Но задумайтесь, долго ли это продлится? Миг наслаждения краток, ад поразит вас своей ужасающей пустотой! Поймите, донна, там нет ни желаний, ни страсти. Тот, кто возьмет вас для удовольствия, ничего не даст вам взамен. Ничто не сравнится с этой опустошенностью. Подумайте, на что вы надеетесь? К чему устремляетесь, ступая на путь в никуда? Покайтесь! Верните себя в лоно церкви, позвольте душе вашей припасть к живому источнику истинной веры! — Она толкнула дверь и вошла в келью, ошеломленная Эстасия последовала за ней. — Вы хотели знать, помышляла ли я о любовниках? Но ответьте тогда, какие любовники могут наполнить душу мою тем тихим восторгом, который даруется мне любовью к Христу? Какое плотское удовольствие может сравниться с этим непреходящим блаженством?