Женщина застонала.
— Мне больно… Оставьте меня…
— Мажьте, — приказал Ракоци, зажигая огарки свечей в подсвечнике, стоявшем возле кровати. Фитильки их весело вспыхнули, и в комнате стало светлей.
Деметриче повиновалась, стараясь не обращать внимания на сопротивление и стоны больной.
— А теперь не спешите.
Светлая жидкость капля за каплей вливалась в горло Феве. Бедная женщина кашляла и задыхалась.
— Что это? — переспросила Деметриче, не сводя глаз с несчастной. — Что с ней происходит?
Ракоци покачал головой.
— Сразу не объяснишь. Идут процессы, уничтожающие заразу. Если болезнь не зашла глубоко, эликсир ее остановит. Это медленная работа.
Деметриче быстро спросила:
— А это могло бы помочь Лоренцо?
— Нет.
Лицо Сан-Джермано замкнулось. Вопрос был бестактен, и она это поняла.
— Но вы ведь давали ему что-то?
Деметриче умолкла, поскольку Феве снова закашлялась. Она посмотрела на Ракоци, тот взглядом сказал ей, что прямой опасности нет. Затем очень спокойно он произнес:
— Я дал ему два пузырька: в первом было средство, утоляющее боль, в другом — один состав… он действовал какое-то время. Большего я сделать не мог. Больную кровь нельзя излечить, дорогая. А это снадобье, — добавил он, наклонившись к больной, — позволяет надеяться на исцеление. Но полной уверенности не дает и оно.
— Простите меня, Сан-Джермано, — торопливо произнесла Деметриче; лицо ее выражало сильное замешательство, — я не должна была расспрашивать вас. Но я очень мучилась, видя, как он умирает.
Ракоци молча копался в своей сумке.
— Теперь надо выждать, прежде чем снова дать ей лекарство. Если кожа ее примет естественный цвет, она поправится. Если же…
Он посмотрел на Феве. Взгляд его сделался отстраненным.
Деметриче вздрогнула. Сидящий рядом с ней глубоко опечаленный человек мало напоминал того Ракоци, какого она знала. Через мгновение свечи мигнули, и все стало обычным. Охваченная стыдом и раскаянием, Деметриче произнесла:
— Вы были сейчас далеко и думали о другом.
— Да, но о чем, вы не можете себе и представить.
Вспышка молнии озарила окно. Отдаленный раскат грома слился с грохотом закатываемого в лачугу бочонка.
— Я принес воду, — объявил Сесто, входя в комнату. Его лицо было усталым и потным.
— Прекрасно, — сказал Ракоци и взглянул на Деметриче. — Вы сможете ее выкупать?
Деметриче кивнула.
Ракоци обратился к Сесто.
— Нам понадобится самая большая в доме лохань, а еще чистые простыни и одеяла. Если у вас их нет, сходите в Санта-Мария дель Фьоре. Скажите монахам, что это нужно больной.
Сесто машинально кивнул.
— Вам бы они дали все это охотнее.
— Я чужеземец и в помощи не нуждаюсь.
— Но ведь все знают, что вы возитесь с нами. — Сесто вздохнул и пошел к двери, но вдруг замер, услышав тоненький плач — Иллирио! Он жив, он проснулся!
Бедняк ринулся в соседнюю комнату.
— Что ты собираешься делать? — спросил Ракоци, когда Сесто вернулся. — Ступай за одеялами. Об остальном позаботимся мы.
— Вот, Иллирио, — сказал Сесто, показывая ему красного от натуги и громко плачущего младенца. — Он голоден. Ему нужно дать грудь.
— Нет. — Ракоци встал, преграждая дорогу к кровати.
— Но он хочет есть! — вспылил Сесто и обратился к Деметриче, — Добрая донна, его надо положить рядом с матерью.
Ракоци дернул бровью.
— Этого делать нельзя.
Ребенок зашелся в крике.
— Видите, он умрет, если его не покормят.
— Если Феве его покормит, он и вправду умрет.
Сесто побагровел, Иллирио продолжал громко кричать.
— Савонарола сказал, что кормящая мать чиста, как Мадонна. Почему я не должен верить ему?
Ракоци покачал головой.
— Можете верить кому угодно, но в молоке Феве зараза. — Он посмотрел на больную, понимая, что той не дожить до утра. — Чума беспощадна. За восемь дней умерли пятьдесят человек.
Одна из свечек внезапно погасла. Сесто, взглянув на нее, прошептал:
— Господи, упаси нас!
Деметриче решила вмешаться. Она склонилась к больной и чистой льняной тряпочкой осушила ее лицо.
— У нее горячка, ее следует выкупать, синьор Куоребрилло. Если мэтр говорит, что кормить ребенка нельзя, значит, нечего спорить. Лучше сходите за одеялами и бельем.
К удивлению Ракоци, Сесто вмиг присмирел.
— Как скажете, донна. Но что делать с ребенком?
— Отнести его к привратнице ворот Сан-Николо. Она добрая женщина и присмотрит за ним.
— Но чем я ей заплачу? — сердито выкрикнул Сесто. — Она ведь захочет денег. А у меня в карманах нет ни гроша.
— Вот, возьмите. — Ракоци развязал кошелек. — Дайте ей сколько попросит.
Сесто бросил взгляд на жену и взял деньги. По лицу его заструились слезы. Бережно прижимая Иллирио к себе, он вышел из комнаты. Спустя минуту они услышали, как хлопнула дверь.
Деметриче укрыла лежащую женщину одеялом и глубоко вздохнула.
— Я бы тоже сейчас прилегла. Не тут, конечно, а дома.
Феве вновь закашлялась, обирая одеяло руками. Ракоци наклонился над ней.
— К сожалению, мы не скоро вернемся… домой.
Он с большой осторожностью произнес последнее слово. Деметриче назвала домом палаццо, которое сам он считал лишь пристанищем, и сердце его омылось теплой волной. Возможно, она просто оговорилась, но, чтобы не заострять на этом внимание и не спугнуть волшебное ощущение близости, Ракоци поспешил пояснить:
— Я думаю, нам придется обойти и соседей. Зараза распространяется быстро. Особенно в такую жару.
Вторая свеча стала мерцать, потом, зашипев, погасла.
— Ну вот, мы остались без света.
Ракоци побарабанил пальцами по колену, потом встал и вышел. Четыре свечи, которые он зажег, возвратившись, хорошо осветили комнату, но мрачности из нее не изгнали.
— Где вы их взяли? — спросила Деметриче рассеянно, приглядываясь к больной.
— Одна нашлась под фигуркой Мадонны, остальные были на кухне. Их хватит на пару часов, потом понадобятся другие.
— Мы тут пробудем так долго?
Ракоци вгляделся в Феве, коснулся ее лба, горячих сухих рук и шеи.
— Кажется, нет.
— Она… умирает?