Прикрыв глаза, Сен-Жермен еще раз прислушался к своим ощущениям. И помрачнел, сообразив, что снедавшая его слабость вызвана не только ночным потрясением, а имеет двойное дно. Подушки, на каких он лежал, не давали ему полноценного отдохновения, ибо ни в одной из них не было ни горстки карпатской земли. Интересно, целы ли мешки, припрятанные в доме Падмири? Или рабы уже выбили из них пыль?
Что-то легко коснулось его плеча. Сен-Жермен удивленно открыл глаза Что это было? Он поднял взгляд и быстро спросил:
— Падмири?
Он был уверен, что склонившийся к нему силуэт обернется игрой тени и света, и ответа не ждал.
— Сен-Жермен, — сказала она, усаживаясь на подушки. В тоне ее не было и намека на радость.
— Ты? — Он слегка прикоснулся к ее осунувшемуся лицу, к глазам, пытаясь разгладить морщинки. — Значит, они тебя не схватили.
— Я думала, что они убили тебя. — Падмири взяла его за руку и умолкла.
— Им это почти удалось.
Он не стал углубляться в детали. Бедняжка совсем измучена, волнения ей ни к чему.
Она посидела молча какое-то время, затем сказала, как бы возобновляя прерванный разговор:
— К моей племяннице река была не столь благосклонна. Мы обнаружили ее только под вечер — на одной из отмелей, чуть ниже того места, где Кудри впадает в Шенаб. Я приказала разжечь погребальный костер, а пепел развеять по ветру. — Она поднялась на ноги и подошла к окну. Стояла ночь, но комната хорошо освещалась, правда светильники немилосердно шипели. Падмири, чтобы чем-то заняться, принялась поправлять фитильки. — Не думала, что ты останешься жив. Я полагала, ты умер, и попросила разыскать твое тело, чтобы совершить погребальный обряд. Когда мне сказали… — В саду щелкали соловьи, однако их заливистым трелям не дано было осушить слезы, навернувшиеся ей на глаза.
— Тебе, как я понимаю, просто-напросто не хотелось, чтобы мои останки достались стервятникам? — Сен-Жермен понимал, что вопрос его почти оскорбителен, но он вдруг почувствовал, что и сам не на шутку задет.
— Да, частично. Я приказала собрать в одно место все найденные тела. Чтобы отправить погибших в иной мир с надлежащими церемониями. Тамазрайши… другое дело. — Падмири вытерла слезы. Она хотела спрятать лицо в ладонях, но передумала и опустила руки.
Сен-Жермен попытался привстать на локте, однако рука его предательски задрожала, и он остался лежать, как лежал.
— Падмири, мне вовсе не хочется быть с тобой грубым. Прости, если можешь. Я не совсем владею собой. Солнце, вода — они пьют мою жизнь. — Он повернул к ней голову. — Я бесконечно тебе благодарен.
Падмири стиснула кулачки.
— На Кудри и на Шенаб найдено столько тел. Их больше сотни. Я повинна в их смерти. Я приказала разрушить плотину. — Осознав, что отклика нет, она с горькой усмешкой добавила: — Но ты выжил. Ты.
— Это разочаровало тебя? — Ирония в его голосе проскользнула невольно, но приносить извинения он более не желал.
— Нет, привело в ярость. — Падмири отошла от окна, за которым все так же заливисто щелкали беззаботные соловьи. — Ты в плохом настроении. Ты тяжело ранен. Пожалуй, сейчас не следует что-либо с тобой обсуждать.
— Я чувствую себя хорошо, — вскинулся Сен-Жермен и упал на подушки. Предательская слабость вернулась, и это бесило его. Он был близок к срыву.
— Я тоже… несколько не в себе, — призналась Падмири. Сен-Жермен недоуменно пошевелил бровями. Что она хочет сказать? — Тамазрайши мертва. У нее нет наследника. Так что на какое-то время княжество Натха Сурьяратас вверено мне. Стражники… те, что остались в живых, поклялись меня защищать.
— Значит, теперь ты… рани? — Сен-Жермен прикрыл веки. Все кончено. Он теряет ее навсегда. — Ты рани, а я инородец. И… и то, что я есть. Так обстоят дела.
Светильники вновь зашипели, и тревожные всполохи света усугубили пронзившую его боль.
— Думаю… теперь нам нельзя быть вместе. — Сделав еще два шага, она опустилась перед ним на колени и замерла.
«Ты же еще вчера готовился к смерти и не очень-то вспоминал о Падмири, — напомнил себе Сен-Жермен. — Почему же тебе так больно сейчас? Ладно, с этим вопросом покончено, но… имеются и другие».
— Что с Руджиеро?
— Он благополучно переправился через границу. Я… Я послала к нему гонца. — Она коснулась его руки, но он все равно был далек. И холоден, словно их разделяло море.
— Благодарю. — Пауза. — Он… не слуга мне, а друг. И даже больше, чем друг. — Пауза. Ну сколько можно молчать?! — Где мы находимся?
— Где? Ты имеешь в виду этот дом? — По лицу ее пробежала тень. — Прежде тут жил мой дядя. Его казнили. Брат решил оставить особняк за собой. Велел держать здесь рабов, хозяйство и прочее. Но так ни разу и не приехал сюда. О доме забыли. Все. Я тоже забыла. Один человек напомнил о нем.
— А что с твоим домом?
— Думаю, там все в порядке. Я отправила слугам письмо. — Падмири протянула к нему руку и осторожным движением поправила прядку волос, мешающую ему смотреть на нее. — Им велено беречь твои вещи.
— Благодарю.
Сен-Жермен кивнул. Скорей себе, чем Падмири. Появлялась возможность восстановить свои силы, повалявшись с денек на карпатской земле. Правда, он опасался, что этого ему может и не хватить. Слабость никогда еще не бывала столь продолжительной, она пугала его.
— Нельзя ли отправить меня туда прямо сейчас?
Глаза Падмири расширились.
— Что значит — прямо сейчас?
Он погладил ее по руке. Перебрал — один за другим — все ее пальцы.
— Падмири, я не раз говорил, что не хочу злоупотреблять твоей ко мне расположенностью. Вот весь ответ.
Ей явно было этого мало. В уголках темных глаз блеснули слезинки. Она всеми силами пыталась их удержать.
— Ах, Падмири, — вздохнул Сен-Жермен. — Не вынуждай меня открывать тебе больше, чем надо. Там, в твоем доме, в лаборатории, есть одна вещь, очень нужная мне. Это земля моей родины. Я потерял много сил. А соприкосновение с ней… восстановит потерю.
Частично, хотел он добавить, но промолчал.
Она поняла.
— Кровь помогла бы лучше?
Он отпрянул, пораженный не столько ее проницательностью, сколько жаждой, всколыхнувшейся в нем.
— Только кровь? Нет. Необходимо еще кое-что… ты ведь знаешь. Но… в твоей воле, — продолжил с нарочитой веселостью Сен-Жермен, — целое княжество Натха Сурьяратас, и с твоей стороны было бы не очень разумно предлагать себя какому-то инородцу, в особенности такому ветреному, как я.
Шутка должна была ее подбодрить, но она разрыдалась. Встать Сен-Жермен не мог, он следил, как она плачет, и с глубокой нежностью в голосе повторял:
— Падмири, Падмири, что же теперь будет? Что же нам делать, если все против нас?