Джаминуйя взглянул на чужака.
— Братство Желтых Одежд весьма влиятельно, а?
— Таким оно выглядит, по крайней мере со стороны. Я не имел дела с другими общинами, но монастырь моих покровителей в Лхасе превосходит другие. — Сен-Жермен отвечал осмотрительно, понимая, что проверка уже началась.
— У них ведь особенные наставники? Их, кажется, отбирают, сообразуясь с какой-то традицией? — Джаминуйя небрежно помахивал свернутым свитком.
— Насколько я знаю, да.
— А этот старик, этот Сгий Жел-ри, он что — и впрямь такой великий мудрец, каким нам его представляют? — Джаминуйя скосил глаза в сторону, потом перевел их на потолок.
— Прошу прощения, он безусловно умен, но стариком я бы его не назвал. Ему еще не исполнилось и десяти. — Первая западня была пройдена, но Сен-Жермен понимал, что расслабляться нельзя.
Остальные были поражены услышанным.
— Ерунда, — громко высказался Гюристар.
— А что скажешь ты, Джаминуйя? — вопросил Датинуш.
— Наш гость прав, — усмехнулся поэт. — Два года назад я беседовал с несколькими буддистами из Бода. Они говорили об этом ребенке с благоговением и восхищением. — Он снова взмахнул свитком.
— Дай мне взглянуть, — приказал Датинуш, выхватывая письмо у поэта.
Раджа погрузился в чтение, а его страж издал неприятный смешок.
— Пусть он ребенок, но и ребенку не придет в голову отзываться похвально об инородце, не разделяющем его веры. Ты просто нанял в каком-нибудь городишке писаку, чтобы тот состряпал это письмо, а потом потолковал с людьми, бывающими в Бода, чтобы тебе было чем подкреплять свои сказки.
Сен-Жермен возмутился, но тут же одернул себя. Горячность неубедительна, и потому он заговорил негромко, но твердо:
— Если бы мне вдруг вздумалось обмануть здесь кого-то — раджу, тебя или этих почтенных людей, зачем бы я стал искать продажного сочинителя или пускаться в какие-то там расспросы? Ведь все это требует времени и хлопот. Не проще ли было бы мне объявить себя беженцем с Запада, изгнанником, чьи слова проверить нельзя? Я мог бы прийти к вам с подобной историей и показать драгоценные камни. Все выглядело бы правдиво, и вы бы поверили мне. Но я пришел с открытой душой — и подвергся нападкам, признаюсь, совсем неожиданно для себя.
Датинуш оторвался от свитка.
— Ты и впрямь очень умен, чужеземец. У тебя, как тут и пишут, на все есть ответ.
— Достойный владыка, — спокойно сказал Сен-Жермен, — что же мне делать, когда все мной сказанное вызывает сомнения?
Раджа постучал рукой по письму.
— Здесь говорится, что ты редкостный человек. Почему духовный наставник монастыря Желтых Одежд восхваляет твою мудрость? Разве ты проницательнее его?
Сен-Жермен только пожал плечами.
— Это лишь мнение, и оно не мое.
Пока раджа собирался с мыслями, пораженный краткостью и уклончивостью ответа, в беседу вновь вмешался поэт.
— Если ты и вправду обладаешь той мудростью, о какой говорится в письме, покажи нам ее. Мудрец не тот, кто молчит, а тот, кто делится своими познаниями с другими.
Он посмотрел на брамина. Тот важно кивнул:
— Подлинная мудрость всегда дает о себе знать. Расскажи же нам что-нибудь, иноземец. Твой рассказ разрешит этот спор. Ведь глупость тоже распознается мгновенно.
— Вот-вот, — ухмыльнулся Гюристар. — Уверен, что мы убедимся в последнем.
Раджа внимательно оглядел спокойно стоявшего инородца.
— Скажи, на твой взгляд, справедливо ли с моей стороны подвергать тебя подобному испытанию?
— Я принимаю ваши условия, — сказал Сен-Жермен.
— Ты не ответил, — сузил глаза раджа.
— Я все сказал, — парировал Сен-Жермен.
Их взгляды скрестились.
— Прекрасно, — кивнул наконец Датинуш. — Ты не находишь мое решение справедливым, но соглашаешься с ним. — Он протянул упрямому инородцу свиток. — Итак, начинай.
Сен-Жермен поглядел в окно.
— Я расскажу вам одну историю, хотя и не знаю, есть в ней что-нибудь мудрое или нет. Судите о том сами. — Глупейшее положение, подумал он вдруг. Здесь собираются оценить то, что неоценимо.
— Твоя история поучительна? — поинтересовался, усаживаясь удобней, раджа. Ему начинала нравиться сдержанная неподатливость инородца.
— Я не стал бы этого утверждать. Если в ней и содержится какое-то поучение, думаю, мне не придется указывать на него. — Тон чужака сделался ироничным. — Обсудим это после того, как я закончу.
— А если мы не придем к согласию, — язвительно заявил Гюристар, — ты обвинишь нас в скудоумии.
— Помолчи, Гюристар, — приказал раджа тоном, не терпящим возражений.
Усач оскорбленно дернул плечом, всем своим видом выказывая неприязнь к чужаку.
— Жил некогда мальчик, — помолчав, заговорил Сен-Жермен, — который мог стать князем, но судьба рассудила иначе.
Торговый караван отвез его в горы, весьма удаленные от земли, где он рос. Там находилась крепость, где ему надлежало провести всю свою жизнь. И купцы, и погонщики каравана относились к ребенку с сочувствием, однако они исполнили то, за что им было заплачено, иначе пути к родине мальчика для них закрылись бы навек.
— Торговцы сделают ради своей выгоды что угодно, — сказал брамин. — Уж таково их свойство.
— Тише, Рахур, — шикнул раджа, вскидывая повелительно руку.
Гюристар был безучастен. Казалось, взор его привлекают только ароматические лампы, свисавшие с потолка. Сен-Жермен продолжил рассказ.
— Эти люди были единственной нитью, которая связывала мальчика с его родиной, и, поскольку время осенней распутицы уже наступило, ему удалось убедить обитателей крепости приютить караван на зиму, поскольку тем это не стоило практически ничего. Торговцам тоже не улыбалось карабкаться по обледенелым горам, так что они остались довольны. В крепости держали много скота, а кошек там было не сосчитать, и к мальчику прибился большой пепельный кот с глазами, похожими на топазы. Не имея другого наперсника, юный изгнанник все чаще и чаще стал поверять свои мысли коту. А тот только смотрел на него с равнодушием, свойственным этим животным.
— Будда ценил котов, — заметил поэт Джаминуйя.
— И не только он, — кивнул Сен-Жермен. — Это удивительные создания. — Он посмотрел на раджу и продолжил: — Весной торговцы собрались в путь, и мальчика охватила тревога. Надвигавшееся одиночество испугало его. Ему не хотелось расставаться с людьми, видевшими своими глазами, как прекрасна земля, на которой он рос. Он взобрался на стену крепости и поведал о своем горе коту, и даже хватил кулаком по острому камню, причинив себе боль. Кот сбежал — мгновенно и молчаливо. А через минуту мальчик увидел, что караван, втекавший в ущелье, остановился, и зарыдал от радости, сознавая, что одиночество, по крайней мере на какое-то время, ему уже не грозит.