— То есть Орн не сможет нас не выпустить отсюда обратно в Останкино? — как можно спокойнее спросил Васютин, разрушив затянувшуюся паузу.
— Ежели он вас не выпустит, то ступит поперек закона. А коли он сие содеет, то с пределом его может беда приключиться, да и силы его убудут, вот…
— Почему?
— А как же иначе? Ведь пределы свои он возводил по законам особым, как и кажный строитель жилище воздвигает. А коли нарушит законы, так ведь терем и развалится да жильцов под собой похоронит.
— Ясно, — коротко ответил Кирилл, не спуская глаз с Петра в ожидании его главного откровения.
— А тепереча внемли мне, что тебе сотворить надобно, чтоб семью свою узреть, — понизив голос, произнес старик и выдохнул глубокую сизую струйку через ноздри. Васютин весь подался вперед, не заметив, как судорожно сжались его кулаки. Чуть помедлив, Петр продолжил: — Узреть ты их не в силах. А все оттого, что очи твои не имут силы проникнуть за покров колдовства, коим Орн скрыл родню твою. Да и прочих тоже… «Раб зрительного нерва, все сходится», — мелькнуло в голове у Кирилла сквозь нечеловеческое нервное напряжение, сковавшее его разум.
— И… что? — просипел он, про себя умоляя старика не молчать.
— А то, что доколе очи твои, Господом даденные, при тебе будут, до той поры не прозреешь.
— И… как же?.. — пробормотал Васютин, медленно осознавая смысл сказанного.
— А чтобы прозреть… чтобы увидать, что истинно происходит округ тебя… — неуверенно начал Петр, испытующе глядя на него. И наконец-то сказал одним выдохом: — Надобно тебе, мил человек, очи свои умертвить.
Инстинктивно отшатнувшись, Васютин замер. Время опять потеряло для него свои привычные очертания, предоставив в его распоряжение секунды, способные вместить часы, недели и годы.
Логически он сразу же понял старика. И это понимание враз разрубило Кирилла, вдоль и пополам, как властный тяжелый топор рубит беззащитную одинокую щепку.
— Очи свои умертвить?! — недоуменно переспросила левая половина Васютина.
— Ну да… а что тут неясного? — ответила ей правая. — Ослепить себя надо, чтобы Женьку с Олей найти! Вот что… — недовольно пробурчала другая половина.
— Как ослепить??! — истерично взвизгнула левая часть расчлененного подполковника.
— А как ослепляют, а? Глаза выкалывают, вроде так…
— Выколоть себе глаза собственными руками??!! — в ужасе дернулась левая половина, будто пыталась броситься прочь от жуткого приговора.
— А как же еще? Вряд ли кто-нибудь поможет, — угрюмо сказала правая.
— Нет… Нет!!! Должен быть другой выход, другой!
— Нет другого… И ты это прекрасно знаешь! А если бы и был, то что? Искать его будем? Или Женьку с Олей спасать?
— Но… я же… я же не смогу! Просто не смогу, и все!
— Не сможешь — погубишь их. И что потом? На кассы? Чтобы там, на том свете, ненавидеть себя целую вечность, представляя, как они сгинули здесь? Чего молчишь, отвечай!
— Я не могу, нет!!! Только не это! — зашлась в истошном крике левая половина.
— Ну… Не сможешь ты — смогу я. А ты в сторонке постоишь… — уверенно прервала ее панику правая.
— Глаза выколоть всегда успеем, — дрожащим голосом произнесла левая. — Сначала обязательно надо поискать другие варианты. Это просто разумно! А вдруг этот старик заодно с Орном? И все это просто уловка? Откуда ты знаешь?
В ее вопросах бессильно трепыхалась надежда, словно ослабевшее пламя на конце догорающей лучины.
— Я не знаю, но это единственный шанс. Единственный! Других не будет, и ты это понимаешь не хуже меня! — одернула ее правая.
— Безумие!!! Безумие слепо верить этому полотеру! Зачем ему надо помогать спасти Олю с Женькой? Ты об этом не подумала? Просто ответь мне, зачем?!!
— Не знаю… Да и какая разница? Если не поверим ему, верить будет больше некому. Так и сгнием здесь все втроем.
— Погоди, но… но ведь можно ждать их у кассы. А когда они появятся, что-нибудь придумаем!!
— И что же мы придумаем? Прекрати нести чушь. Мы зря теряем время! Глазами придется пожертвовать, это ясно, — жестко сказала правая половина и отвернулась от левой, не желая заразиться ее страхом.
— Не смей отворачиваться! Не бросай меня! — взмолилась та, заливаясь хлынувшими слезами, полными жалости к себе.
— Ладно, ладно, успокойся, — нехотя обернувшись, произнесла правая. — Ты, конечно, так и должна себя вести, ведь ты и есть инстинкт, ты замешана на страхе, в этом твоя суть, — смягчившись, сказала она. — А я… я воля. Я нередко была слабее тебя, уступала. Но сейчас, прости… я не уступлю. Не тот случай. От нас сейчас не жизнь Васютина зависит. Да и сама по себе она ему больше не нужна. Жизнь тех двоих — вот что в наших руках. Так что ты уж извини, но придется подчиниться.
— Пожалуйста, нет… — безжизненно прошептала левая половина.
— Да, да… Просто прими это, будто нечто такое, что уже случилось. А иначе он все равно жить не станет.
— Я ему не позволю!
— Не будет он тебя слушать. А если все получится, если старик не врет, то будешь и дальше его оберегать, хоть и слепого. В этом, кажется, твое предназначение? — ледяным голосом уточнила правая половина.
Левая, не глядя на нее, согласилась коротким кивком.
— Тогда не мешай мне спасать его и его семью, а вместе с ними — и нас. Мне и так тяжело, ясно? — властно сказала правая, придвинувшись ближе к левой и заглядывая ей прямо в лицо.
В следующее мгновение они крепко сплелись.
— Ну, пора, — сказали они в унисон, став одним целым Кириллом Андреевичем Васютиным.
Придя в себя, Васютин качнулся, вслушиваясь в затухающее эхо последних слов этого спора, молниеносно случившегося внутри него. Трясущейся рукой утерев мокрый лоб, он посмотрел на старика. Стоя напротив с дымящейся самокруткой в руке, тот вглядывался в него с надеждой и опаской.
— Значит, надо глаза себе выколоть, да? — вибрирующим голосом спросил Кирилл.
— Истинно, иного пути не ведаю, — опустив взгляд, будто извиняясь, ответил Петр.
— И тогда я увижу… это точно? Я увижу?
— Будь покоен, Кирилка… Всех, что в сем пределе обретаются, узреешь ясно. А там и семью свою отыщешь.
— А почему ты так уверен, что увижу? Кто-то здесь уже ослеплял себя?
— Нет, мил друг, не ослеплял. Но ты мне верь, ведь я уж двести с лишком годков здесь обретаюсь. Такое повидал, что и в трясучке не привидится… И как боярин наш затеял сии пределы возводить, тоже памятую, будто и годок с той поры не минул.
Голос старика плыл, раскачиваясь в ушах Васютина, словно тяжелая неторопливая волна, да и дышать было непросто. Услышав слова человека с крученой папироской в руке, он впервые отчетливо осознал, что скоро выколет себе глаза. Повинуясь инстинкту самосохранения, еще поищет пути к отступлению, понимая, что их нет… Да и выколет. Мысль это пульсировала в нем. Отдаваясь в воображении садистскими картинками, она вгоняла в его вены новые порции гормонов страха.