Пришел в себя Кирилл только через полчаса. Удачно проскочив объединенный патруль внутренних войск и ГИБДД, он набрал телефон Малаева.
— Привет, Федя, — сказал он, услышав в трубке хмурое «алло». — Скажи мне, дружище, ты как к ведьмам относишься?
До Троице-Сергиевой лавры оставалось всего два дня пути. Чувство усталости, которое навалилось накануне на Алексия предательски внезапно, с наступлением нового дня исчезло, уступив место новым силам. Он черпал их из ожидания встречи со своим духовником, отцом Гавриилом.
В свежих газетах писали, что уже восьмые сутки в Останкине все спокойно, ни одного нового исчезновения. Каждый день своего паломничества утром, после молитвы, монах узнавал последние новости. И вот уже восьмой раз испытал он благостное облегчение. Ежедневно молился он о том, чтобы беда миновала людей. В том что пропажи наконец-то прекратились, видел он и крошечную толику своего вклада. Вот и сегодня облегчение и умиротворение снизошли на него со страниц местной газетенки.
И только одно беспокоило. Лукавый слишком давно не тревожил его. Такие затишья всегда тревожат.
Он отправился в путь с первыми лучами солнца. Через сорок минут он выходил из райцентра, где останавливался на ночлег в гостевом доме храма пророка Илии. Накрапывал легкий дождик, но массивные тучи над головой обещали что-то посерьезнее. Судя по огромным лужам, разлитым по тротуарам и по проезжей части, серьезный дождь был здесь вчера. Одно из таких пятен грязной воды встало у него на пути, перекрыв Алексию одну из многих сотен асфальтовых дорожек, ведущих его в лавру. Ноги мочить не хотелось, а потому монах решил обойти лужу слева, по небольшим островкам мокрой земли, выглядывающим из воды.
В это же время длинноволосый тощий парнишка, идущий навстречу, собрался преодолеть водную преграду тем же путем. Отец Алексий и подросток двигались друг на друга, осторожно ступая по скользким кусочкам суши. «Разойдемся», — решил монах, оценив пространство для маневра. Когда парень был совсем рядом, Алексий подался левее, выдвинув левое плечо вперед и развернув корпус, чтобы пропустить мальчишку. Вежливо пролепетав «спасибо», тот стал аккуратно обходить монаха, несмело ступая по грязным островкам. Они поравнялись. Желтый рисунок во всю грудь на черной толстовке парня чем-то привлек внимание отца Алексия. Он опустил взгляд на картинку… Чтобы запомнить этот день на всю оставшуюся жизнь.
Уже видя ядовито-желтую краску, но еще не успев понять, что это за рисунок, отец Алексий застыл как каменный. Все его тело дернулось в судороге, а потом полностью обездвижило. Челюсти сжались так, что ломило зубы, а звон в ушах на мгновение лишил его слуха. Все это случилось меньше чем за полсекунды. Еще не успев толком испугаться, Алексий понял, что за рисунок он увидел.
На толстовке была начертана пентаграмма с магическими символами, сложившимися в козлиную морду. «А вот и он», — мелькнуло в голове у отца Алексия. Краешком сознания он успел понять, что длинноволосый парнишка тоже застыл на месте. Пентаграмма стала стремительно расти, одновременно мелко вибрируя и пульсируя, словно бьющееся сердце. Не прошло и трех секунд, как она заслонила собой все, что мог видеть монах. Звон в ушах смолк. Отец Алексий мысленно читал молитвы, тщетно пытаясь пошевелить хотя бы пальцем. Козлиная морда тем временем поморщилась, ухмыльнулась и заговорила.
— Здорово, отче! — оглушительно прогремело в голове у монаха. Каждый звук отражался электрическими разрядами где-то в глубине мозга. Слезы брызнули из глаз Алексия. Дыхание перехватило. — Хорошо меня слышно? Может, погромче сделать? Ладно, не буду… Еще обгадишься прямо в рясу, как я потом РПЦ в глаза смотреть стану? Ну что, божий человек… Никого пока не спас от геенны огненной? Нет? Ну, хоть не убил никого, уже немало. Я слышал, ты молишься часто, чтоб невинных не забирали там, куда ты идешь. Откуда, откуда… Подслушивал, я ж Лукавый.
Боль, поселившаяся внутри черепа, достигла своего максимума. Казалось, что тупой ржавой ножовкой пилят голень, выросшую в мозгу и опутанную зубными нервами.
— Кстати, я вот что хотел тебе сказать, да все забываю. Не нравится мне это твое «Лукавый». Старомодно. Давай синоним какой-нибудь подберем. Хитрый, а? Как? Изыди, Хитрый! Не, что-то не то… Может, Смышленый? Нет? Прикольный — категорически нет. И так мой лик девки безмозглые на сиськах носят. Занятный! Как тебе, а? Изыди, Занятный! Оригинально! Мне нравится… С другой стороны, Лукавый все-таки классика… Ладно, буду Лукавым. Только не Рогатым! Я ведь даже не женат!
— Впрочем, я по делу, отче, — продолжало звучать в голове отца Алексия. — Вернемся к твоим молитвам. О чем, бишь, просил-то? Что значит, не у меня? Лицемерие христианское просто феноменальное. У тебя цель благая — людей спасти. Так? Какая, твою мать, разница, кто исполнение обеспечит, если их спасут? Ты о непорочности своей печешься или о жизнях людских? Ладно, устал я тебе проповеди читать. Поступай как знаешь. Суть вопроса такова. Ты, Лешка… Ой! Простите, отче… Алексий! Ты просил, чтоб больше невинные не пропадали, не обрекали на муку и напрасную надежду родных? Не будут пропадать. Надо только попросить. И все! Ты ж мечтал спасать! Так спасай! Попроси только и много жизней сохранишь, очень много… Даже страшно озвучивать такую цифирь. Давай так, я тебе пример приведу, чтоб ты масштаб прочуял. За сутки двести двенадцать невинных спасешь. Ну что, отче? Проси давай, хватит думать. Ты ж сегодня просил. И вчера просил. А сейчас-то что? Ты что, их больше не любишь? Поссорился? Со всеми двумястами двенадцатью? С утра еще умолял, чтоб минула невинных и их семьи чаша сия. Было? Все прошло, да? Плевать на них! Всего-то двести двенадцать человек. Почти все из разных семей. То есть две сотни с лишком семей от горя страшного спасешь. Ну, как знаешь… Смотри новости, они тебе понравятся. Ты у нас теперь, отче, ньюсмейкер. Это значит, новости делаешь. Двести двенадцать человек за сутки — вот это новость! Ай да отче! Ты когда кадилом перед алтарем махать станешь, ты их вспоминай почаще. Всех их… Ладно… Будь здоров, человеколюбче.
И тут же пентаграмма лопнула, словно раскаленный мыльный пузырь. Боль прошла бесследно, судорога взорвалась и разлетелась, будто старая изношенная пружина. Уголком зрения отец Алексий увидел падающую темную фигуру. Подхватить паренька он не успел, так что пришлось доставать его из лужи. Тот был в сознании, безумно вращал глазами и явно боялся монаха.
— Тихо, тихо, все нормально, все закончилось, я священник, я тебе помогу.
Вытащив маленькое Евангелие из внутреннего кармана легкой куртки, что была надета поверх рясы, он с молитвой приложил его ко лбу перепуганного подростка. Через пару минут парень пришел в себя. Боязливо поглядывая на огромного рыжебородого монаха, он спросил нетвердым голосом:
— Это чего такое с нами случилось, вы знаете?
— Так это, друг любезный, у тебя надо спросить. Это ж у тебя лик дьявола на груди.
— Чего лик? Да это ж группа такая, «Веном». Это ж не то!
— Слушай, дитя неразумное. Под такой эмблемой может выступать хор инвалидов или сборная Европы по макраме. Но то, что у тебя на груди изображено, это… Запоминай! Это лик дьявола. То есть сатанинская икона.