Воспоминания о тех трудных и светлых днях, полных мучительного и сладостного очищения, разом окутали его, заставив замереть перед величием тех далеких времен. Очнулся он лишь тогда, когда охранник окликнул его, приглашая в трапезную. От предложенной еды отец Алексий отказался, ведь впереди его ждало причастие из рук духовника. Выпив лишь немного святой воды, он рухнул на резную лавку, что стояла во дворе. Он смотрел на купола храмов, вокруг которых неспешно кружили птицы, словно они тоже готовились к службе. Яркие, солнечные лучи обещали погожий день. Пригревшись в их тепле, монах лишь на мгновение прикрыл глаза, чтобы тотчас провалиться в долгожданный сон.
И хотя спал он от силы минут пятнадцать, увидел сновидение, что было из тех, над которыми люди подолгу раздумывают, пытаясь разгадать их истинное значение. Из блаженной пелены забытья, подернувшей его глаза сладкой дремой, показался расплывчатый силуэт, напоминающий католического монаха с посохом, облаченного в рясу с капюшоном. Он то приближался, то удалялся, словно звал Алексия за собой.
— Кто ты? — спросил его спящий паломник, не решаясь двинуться за ним следом. «Неужто вновь лукавый пожаловал?» — подумал он, готовясь к очередной схватке. Тогда силуэт стал расти, надвигаясь на него. В складках рясы отчетливо обозначились очертания множества людей. Некоторые из них раскачивались из стороны в сторону, протягивая к отцу Алексию руки, другие рыдали, стоя на коленях и закрыв лицо руками. В темноте капюшона возникли еле уловимые черты старческого лица, рядом с которым возник деревянный посох. На конце его виднелся крест, словно отвечающий на вопрос монаха о лукавом.
— Кто ты? И куда зовешь меня? Ответь! — вновь спросил Алексий, перекрестив видение.
Чуть развернувшись, будто собираясь уходить, силуэт поманил его тонкой костлявой рукой и произнес шепотом:
— Кто я? Сие не тот вопрос, на который надобно ответ искать. Скоро придет пора — узреешь истину, что явится тебе сама. Ответь себе, кто ты есть таков. И куда тебе должно путь держать. И что на пути том ждет тебя. Торопись обрести ответы, отче, ибо коли упустишь время, ответы те обратятся пустыми вопросами, что станут терзать тебя до скончания времен, не дав упокоения бессмертной душе твоей.
Чуть колыхнувшись в густой пелене сна, силуэт ринулся вдаль, увлекая за собой очертания людей, рыдающих и тянущих к монаху руки. Через мгновения он стремительно исчез из вида.
Вздрогнув всем телом, отец Алексий очнулся ото сна, не сразу осознав, где он находится. И лишь увидев такие знакомые купола Троице-Сергиевой лавры, окончательно пришел в себя. Тяжело поднявшись со скамьи, потер лицо руками. Погрузившись в раздумья об увиденном во сне, он неспешно пошел по церковному двору навстречу ответам.
Спустя час он уже стоял на коленях перед отцом Гавриилом, который благословлял его. Поднявшись, Алексий по-сыновьи обнял седовласого старика, морщинистое лицо которого, обрамленное редкой белоснежной бородой, светилось отеческой радостью и гордостью.
— Вот кто передо мной явиться должен был! — чуть задыхаясь, сказал он сиплым голосом, в котором за радостью пряталась надежда.
— Отец Гавриил, так вы знали, что я к вам направился?
— Так как же я знать мог? — чуть прищурившись, риторически спросил настоятель. — Господь мне подсказал. Ты, сын мой, в паломничестве пребываешь, верно?
— Да, так и есть, отче. В Москву иду.
— И что тебя сподвигло на такое послушание?
— Об этом и хочу поговорить с вами, отец Гавриил.
— Всенепременно поговорим, отец Алексий. Но сперва — служба и причастие, а уж потом и разговоры.
Тепло улыбнувшись и тронув его за руку, словно малое дитя, настоятель отправился готовиться к службе.
Когда она началась и хор запел «Христос воскреси из мертвых», отец Алексий стоял в ряду верующих, как и много лет назад, когда он впервые появился здесь, будто покрытый слоем запекшейся крови тех, кого убил на своих и чужих полях сражений, где был по зову долга и греховной тяги к власти над людскими жизнями, которую дарила ему война. Он ясно помнил ту первую в его жизни службу в Троице-Сергиевой лавре. Помнил, как, закрывая собой иконы, перед его взором всплывали сотни лиц людей, бьющихся в предсмертной агонии. Как чувствовал он на своем лице брызги кровавой пены, летящие из их ртов, а крики, рожденные болью и страхом смерти, заглушали мощные голоса певчих церковного хора.
Тогда он не смог выстоять перед алтарем и получаса. Опрометью выскочив из храма, он бегом бросился вон из лавры. Миновав ворота, побежал в ближайшие заснеженные кусты, где, скорчившись, мучительно блевал, исторгая из себя боль и панику вперемешку с желудочным соком. С трудом отдышавшись после приступа рвоты, он ясно понял, что если сейчас же не вернется на службу, то уже никогда не переступит порог храма. Зачерпнув трясущимися руками полную пригоршню снега, он умылся им, пытаясь прийти в себя и оттянуть тот пугающий момент, когда он вновь поднимется по ступеням церковного крыльца.
Если бы Алексей Игоревич Стрешнев знал в ту минуту, куда приведут его эти ступени… К какой новой жизни, ради которой откажется он от столь многого, без чего он не мыслил себя… Вернулся бы он? Много раз задавал он себе этот вопрос, но так и не нашел на него ответа. А лишь благодарил Всевышнего за то, что не знал, а просто истово хотел очищения, не в силах больше жить среди мучительных воспоминаний. Хотел так яростно, что, сплюнув и отерев лицо, он совершил свой первый подвиг, не принесший никому страданий. И получил за него награду, о которой не смел даже мечтать. Свою веру, обитель, братию и паству. Свою новую жизнь.
…После службы, на которой Алексий исповедовался и причастился, отец Гавриил ждал его в беседке, что стояла в дальнем приделе двора лавры, скрытая от глаз прихожан и праздных туристов, увешанных фотокамерами. С трудом дотянувшись до головы своего чада во Христе, он потрепал его по волосам, не в силах скрыть радости от встречи.
— Ну, рассказывай, отец Алексий, как жизнь монашеская течет. Что в Оптиной пустыни? Как настоятель ваш, отец Григорий?
— С Божьей помощью все у нас ладно. Ремонт часовни закончили совсем недавно, хозяйство ведем. Отец Григорий здоров, слава Богу, все мы за него молимся, ведь он нам словно родной отец. Паства стала больше. Идут люди в обитель семьями, с детьми.
— Слышал, что детишки тебя особо любят. А ведь они самые требовательные прихожане. Ничего от них не скроешь, да и такой вопрос порой зададут, какой от взрослых не услышишь.
— А мне легко с ними, отец Гавриил. В них такая светлая простота есть…
— Да… Не зря сказано, что их устами истина глаголет, — согласился настоятель. — Ну, а что паломничество твое? Ты ведь поговорить со мной о нем хотел, так?
— Да, отче, хотел. Совет ваш нужен, — неуверенно начат Алексий, подбирая слова.
— И помощь нужна, — вдруг подсказал ему Гавриил.
Оптинский монах перекрестился, восхищенно сказав: