Хрельников выжил, так и не узнав о своем спасителе.
Такого скандала главный врач допустить не мог. А потому шеф нашего отделения настоятельно попросил Борю держать язык за зубами. Занятно, что параллельно с интенсивной терапией, которую обрушили врачи на жизнелюбивого Хрельникова, сестры из реанимации усердно стирали с его руки фамилию, которую успел написать Плохотнюк.
Спустя пару месяцев пациент вышел из ворот клиники на своих ногах, отправившись в объятия любящих родственников, которые так ничего и не узнали о случившемся. Одним хмурым зимним утром лечащий врач должен был сообщить им о том, что у них разом больше нет отца, мужа, брата. Но Боря опередил его, подарив Хрельникову спасение.
Стоит ли говорить, что на самого Плохотнюка эта история произвела неизгладимое впечатление, намертво и глубоко вонзившись в его душу. Нет, он не гордился тем, что спас человека, ведь во многом это была случайность. Его ужасало то, что если бы он успел нахлобучить на Хрельникова формалиновую маску… Только одно это решило бы исход событий, сделав из Бори самого настоящего убийцу, хоть и живущего в неведении.
– Нет, Тёмыч, ты себе только представь это, – делился он со мной спустя неделю после случившегося. – Двинул я кони и предстаю перед Всевышним. Говорю, что грешен, конечно же, но все больше по мелочам, ничего серьезного. Да и в том покаялся, а потому надеюсь на снисхождение. И тогда он мне в ответ: «А как же Хрельников? А, мил друг? Это же убийство, хоть и непреднамеренное! А потому тебе, Боря, к чертям дорога». А я-то вроде и ни при чем. А с другой стороны – убил мужика собственными руками…
…Зайдя в «двенашку», открыл дверцу холодильника, окинув взглядом скудный провиант, который должен был стать моим ужином. Увиденное не вселяло гастрономический оптимизм. И я решил добежать до ближайшего магазина, что примыкал к жилому дому через дорогу от клиники, словно растущий из него полип. Напялив кроссовки на босу ногу, переодеваться не стал, оставшись в хирургической пижаме. Взяв немного наличных и записку, гласящую «ушел в клинику, буду через 15 минут», я вышел из отделения, оставив наших постояльцев совсем одних. Поставив записку на дверь, быстрым шагом двинулся к воротам Царства мертвых. За ними меня ждало теплое ласковое московское лето. Запертый в стенах патанатомии, я искренне скучал по стремительно уходящим теплым дням, с их пикниками на подмосковных прудах, обильно заросших ряской, красотой поздних закатов и буйной зеленью, теснящей бетон и асфальт в городской черте. Казалось, что летний город тоже был рад мне. Припекающее солнце заставляло жмуриться, подставляя лицо тихому теплому ветерку. Воробьи, барахтающиеся в луже, оставшейся от ночного ливня, разом повернулись ко мне, будто хотели поздороваться, напоминая, что я есть часть великой природы. И если бы не ритуальная вахта, тоже мог бы весело порезвиться с ними. Кивнув им, как старым знакомым, я сбавил шаг, нежась в объятиях летнего дня и смакуя недолгие минуты за пределами Царства мертвых.
Войдя в гастроном, я привычным шагом двинулся к мясному отделу, попутно скользнув взглядом по длинному ряду пивных бутылок винно-водочного прилавка. Мое любимое «Адмиралтейское» в пузатой фигурной бутылке было на месте. Решив непременно приобрести парочку, встал в очередь к дородному бородатому мяснику, степенно взвешивающему гроздь пузатых сосисок для полной дамы средних лет. Уткнувшись в витрину, я принялся планировать покупки, мысленно рисуя свою одинокую вечернюю трапезу, центром которой станут две бутылки пива. Переводя взгляд с грудинки на охотничьи колбаски, вдруг услышал «внучек, миленький, а почем же это колбаса вон та?». Это бабулька, стоявшая передо мною в очереди, просила помочь ей разобрать ценник. «Совсем ничего не вижу, старая», – добавила она, тяжело вздохнув. Услышав от меня цену килограмма докторской, она печально покачала головой, сетуя на дороговизну мясного отдела.
В тот момент я вдруг понял, что в свое время, раньше или позже, увижу ее в стенах отделения, ведь бабушка явно жила где-то рядом. А значит, когда отдаст Богу душу, бригада городской перевозки привезет ее к нам, замотанную в ветхую простыню, с клеенчатой биркой на руке. И когда я стану готовить ее к последней встрече с родней, буду отчетливо слышать, как она жалуется слабым дребезжащим старческим голоском на тяжелую короткую жизнь, нерадивого мужа, равнодушных детей, одинокую беспросветную старость… И на дороговизну мясного отдела. Внезапно мне стало так жалко эту незнакомую старую женщину, что даже перехватило горло, и сочувственная влага выступила на глазах. Сглотнув, я сказал:
– Вы не смотрите на цену… Берите, что хочется, а я оплачу.
– Да что ты, миленький! Зачем же это? – смущенно запричитала она, утирая глаза морщинистой рукой.
– Берите, берите! Даже и не думайте, – твердо повторил я, борясь с настойчивыми слезами.
Когда я протянул ей пакет с сосисками и куском докторской колбасы, она еще долго благодарила, путаясь в словах. Потом перекрестила меня, спросив: «Как звать-то тебя, внучек?» «Артём», – ответил я. «Помолюсь за тебя Богородице, радость моя», – сказала бабулька и, прижав к груди пакет, поковыляла к выходу.
– Слушаю, – взглянул на меня мясник.
– Сардельки охотничьи, грамм пятьсот, будьте добры.
Взвесив мой сегодняшний ужин, он назвал цену. А когда я протянул ему деньги, сказал, отсчитывая сдачу:
– Правильный поступок, красивый. В морге работаешь?
– Ага, – удивленно кивнул я. – А что, заметно?
– Так у тебя ж на груди написано, – пояснил он, ткнув пальцем в штамп, поставленный в прачечной клиники. Отдав мне пакет с сардельками, вдруг тихо добавил, не глядя на меня: – Смерть по-разному людей меняет. Хороших лучше делает, плохих – еще хуже.
– Да просто так жалко ее стало, – ответил я, забирая покупку.
– У меня вот брат на Ярославском кладбище лет двадцать уже работает. Он вот на такое не способен, – все также негромко произнес он, взглянув мне в глаза. – Спасибо за покупки, – свернул он разговор, глядя на следующего покупателя.
– И вам спасибо, – ответил я, отходя от прилавка.
Купив пива, хлеба и сыра, поспешил назад в отделение. Пятнадцать минут, обозначенные в записке, уже давно истекли, а потому я основательно прибавил шаг. «А ведь не зря сказал «спасибо за покупки». За обе покупки то есть. И с чего это он вдруг со мной заговорил-то? Наверное, потому, что брат у него на кладбище работает. Вот и думается ему об этом», – размышлял я по дороге в Царство мертвых. «Если разобраться – три совершенно незнакомых друг другу человека. Я, старушка эта и мясник. И на ровном месте между нами такая тонкая связь образовалась. Вроде сиюминутная, а такая глубокая. Бабка за меня теперь молиться станет. А мясник, тот вообще со мной очень личным поделился. Признался, что не может назвать хорошим человеком своего брата. Такое не каждому близкому скажешь. А что нас троих вдруг так соприкоснуло? Смерть, вот что. Как только я старушкины похороны представил, все и началось. А если б я про колбасу думал? Ничего бы этого и не произошло».
Когда я подходил к воротам морга, увидел «рафик» городской трупоперевозки, терпеливо дожидавшийся меня у служебного входа. Рядом с ним курили двое в синих комбинезонах.