За обедом говорил отец. Они сидели друг против друга в маленькой столовой с двумя книжными шкафами, в которых перемешались книги о Прокле, лямблиях, святом Ансельме, кузнечиках и мавританской культуре в Испании. Горничная заботилась о хлебе насущном, а Дамарис обеспечивала пищу духовную. Сегодня отец был возбужден больше обычного: он еще никогда не видел столько бабочек, но ни одну не смог поймать.
— Представляешь, одна, огромная, сидела на дубе на вершине холма, — сказал он, — и исчезла — просто исчезла, как только я пошевелился. Не пойму, к какому виду ее отнести — не смог узнать! Мне показалось, что она была коричневая с золотом. Просто чудесная!
Он шумно вздохнул и продолжил обед. Дамарис нахмурилась.
— Ну, правда, папа, — сказала она, — если она настолько красива, не понимаю, как ты можешь продолжать так прозаически поглощать баранину с картошкой?
Отец поднял на нее глаза.
— А что мне еще делать? — сказал он. — Она была чудесна, она сверкала и переливалась. Вкусная баранина, — обиженно добавил он. — Я рад, что хоть издали на нее посмотрел.
Дамарис задумчиво разглядывала отца. Он был низенький и довольно плотный, и он действительно получал удовольствие от баранины. И он еще говорит о красоте! Она не понимала, что ненавидит его, ненавидит только потому, что он ее отец. Впрочем, точно так же она не понимала, что, приводя божественные замечания Платона о красоте, она сама воспринимает их только как записи в картотеке. История с Элоизой представлялась ей не более чем незначительным фактом в истинной биографии Абеляра. Независимо от того, верна ли подобная оценка, ее собственные чувства оставались совершенно не затронутыми хотя бы поверхностным анализом.
— Платон говорит… — начала она.
— А, Платон! — глубокомысленно повторил мистер Тиге, накладывая себе еще овощей.
— …что, — продолжила Дамарис, игнорируя реплику, — следует подниматься от явной красоты к абстрактной, а затем к абсолютной.
Мистер Тиге согласился, что Платон, несомненно, был великим человеком и вполне мог такое сказать.
— Но лично я, — добавил он, — считаю, что баранина помогает бабочкам, а бабочки — баранине. Вот почему я люблю завтракать на свежем воздухе. Она была чудесной, та, на дубе. Не пойму, что же это за вид. Коричневая с золотом, — задумчиво проговорил он. — Очень любопытно. Я просмотрел все свои определители и не нашел ничего похожего. Жаль, — добавил он без всякой связи, — что ты не любишь бабочек.
Демонстрируя завидное терпение, Дамарис сказала:
— Ну, знаешь ли, я не могу заниматься всем.
— А я думал, что Платон именно об этом говорил, — ответил отец. — Разве абсолютное не включает в себя все остальное?
Дамарис просто не услышала. Замечания отца о Платоне были слишком глупыми. Людям нужна долгая интеллектуальная тренировка, чтобы понимать Платона и Добро. Отец наверняка считает, что Добро — то же самое, что Бог. Малограмотные средневековые монахи тоже так считали. Персонификация (одна из побочных тем ее диссертации) — это ловушка для неопытного ума.
Надежды на публикацию статьи привели Дамарис в хорошее расположение духа. Она заметила отцу, что служанка стала лучше готовить. Если уж тратить время, лучше тратить его на нейтральные, а не на раздражающие темы, и она умело тратила его, пока не пришла пора ехать на собрание.
Когда она садилась в машину миссис Рокботэм, то опять услышала гром вдалеке.
— Опять гром, — сказала она. — Он вам не мешал спать вчера?
— Пожалуй, нет, — ответила миссис Рокботэм, трогая машину. — Я слышала гром, думала, будут молнии, но ни одной так и не увидела.
— И ни капли дождя, — кивнула Дамарис. — Любопытно. Должно быть, это летний гром, если такой бывает! Ненавижу лежать всю ночь без сна.
— Конечно — с вашей-то умственной работой, — заметила собеседница. — Постоянная мыслительная работа утомляет, верно?
— Ну, конечно, иногда она здорово выматывает, — согласилась Дамарис. — Но это очень интересно — сравнивать различные способы выражения и подмечать сходство.
— Как Шекспир, да? — спросила миссис Рокботэм, застав Дамарис врасплох.
— Шекспир?
— А разве не выяснили, откуда он брал все свои темы? — заметила собеседница. — Несколько недель назад я читала статью в «Двух лагерях». Там говорилось, что когда он написал: «Египет, ты умираешь», [3] то заимствовал это у кого-то, кто сказал: «Англия, ты умираешь, потому что овцы пожирают людей». У Марлоу или сэра Томаса Мора. [4]
— Правда? — со смешком спросила Дамарис. — Впрочем, Шекспир — не моя тема. Но что он имел в виду под овцами, пожирающими людей?
— Что-то связанное с сельским хозяйством, — ответила миссис Рокботэм. — Он же говорил не буквально.
— О, конечно нет, — согласилась Дамарис. — Но агнец стал таким важным символом, не так ли?
— Пожалуй, — согласилась миссис Рокботэм.
Так, неторопливо беседуя на разные интеллектуальные темы, они и подъехали к «Хитросплетениям» — название усадьбы мистера Берринджера имело какое-то отдаленное и позабытое отношение к перекрестку неподалеку. Когда они выходили из машины, опять прогремел гром, на этот раз намного ближе, и обе дамы поспешили в дом.
Пока миссис Рокботэм разговаривала с обеспокоенной экономкой, Дамарис осмотрела собравшихся. Членов кружка было немного, и она не нашла в них ничего особенного. Естественно, там была мисс Уилмот; большинство остальных представляли различные вариации либо ее довольно взбудораженной бестолковости либо властной энергичности миссис Рокботэм. Среди шестнадцати или семнадцати женщин затесалось четверо мужчин — троих Дамарис узнала: один городской советник и начальник каких-то инженерных служб, один продавец из центрального книжного магазина, а третий — племянник одной из дам-распорядительниц, некоей миссис Жаклин. Сама миссис Жаклин была чуть ли не графиней и сестрой недавно умершего местного викария. Себя она предпочитала называть «миссис Рош Жаклин» на почве отдаленных связей с вандейским родом. [5]
«Неужели мистер Берринджер интересует их всех сразу? — подумала Дамарис. — Какое странное сборище! Что-то я тут не вижу особых интеллектуалов». И приятное осознание своего знакомства с Абеляром и Пифагором шевельнулось в ней, когда она села, улыбаясь городскому советнику. Он подошел к ней.