Бетти приложила ладонь к ее губам, но Лестер снова не ощутила прикосновения. Они видели и слышали друг друга, сердца их узнали друг друга, и они могли свободно делиться друг с другом добрыми чувствами в этом открытом Городе, но установленные для каждой из них пределы все еще разделяли их. Одна была мертва, другая нет. Рука Бетти тихо опустилась. Обе уяснили для себя суть закона и подчинились ему. Бетти подумала: «Конечно, ведь Лестер погибла», — и тут же сказала вслух:
— Но ведь я была так рада, что Эвелин убита, — голос у нее задрожал, она потрясенно поглядела на Лестер. — Как же я могла?
Лестер к этому времени опять успела забыть об Эвелин, но теперь снова вспомнила, и вдруг поняла, что Эвелин бежит сюда, к ней, к ним обеим. Она словно оказалась на другом конце бесконечной улицы, по которой всю жизнь спешила Эвелин. Вместе с Бетти она была теперь целью и на расстоянии чувствовала, как торопится Эвелин, она вот-вот будет здесь. Лестер вскинула голову, почти так же, как тогда, впервые услышав крик с вершины холма, и вызвав из небытия голос, который так любил Ричард и которого обычно не смел ослушаться, быстро проговорила:
— С Эвелин я справлюсь сама.
Бетти ответила, наполовину смеясь, наполовину смущенно:
— Не знаю, почему, только она все еще немного пугает меня. Я же не хотела ее смерти. Просто она так перемешалась со всем тамошним. Об этом как-то не думается, когда я здесь, — не было необходимости объяснять, где это «здесь». Их сердца, говорившие друг с другом напрямую, и без того все понимали. — Но в последнее время все равно приходилось думать. Теперь, когда ты заставила меня вспомнить, это уже неважно. Побудь со мной еще чуть-чуть, ладно, Лестер? Я знаю, не тебе решать, что будет. Всякое бывает. Но пока ведь можно… Я чувствую, меня ждет что-то очень трудное, но не хочу зря волноваться.
— Конечно, я побуду — если смогу, — сказала Лестер. — Только не понимаю, чего тебе волноваться?
Бетти села на край постели и снова улыбнулась Лестер. Потом она начала говорить, словно сама с собой или убаюкивая ребенка.
— Я знаю, что не должна волноваться, — говорила она, — когда думаю об озере. По крайней мере, мне кажется, что это озеро. Слишком оно широкое для реки.
Наверное, я и правда была очень маленькая, потому что, понимаешь, мне всегда казалось, будто я только что выплыла из него, а это же чепуха. Но иногда мне почти верится, что так и было, потому что я вспоминаю каких-то рыб в глубине, только не могу их описать. Они меня не замечали, а одна, с рогом на голове, все кружилась вокруг, все подныривала под меня. Видно было очень хорошо, порой я даже не понимала, где я. Может, тонула? Только я о себе совсем не думала. А потом рыба опять нырнула, и я почувствовала, как она поднимает меня на своей спине; вокруг забурлила вода, и я оказалась на поверхности. Там я и лежала. Солнце светило, и я плыла под солнцем, как будто купалась в самом солнечном свете, и наконец увидела берег. На уступчике стояла женщина. Я не помнила, кто она, но теперь ты попросила меня вспомнить, и я знаю — это няня, которая была У меня, но очень недолго. Она нагнулась и вытащила меня из воды. Мне не хотелось выходить. Но она мне нравилась, она была мне почти как настоящая мать, и она сказала: «Вот так, дорогуша, теперь никому этого не нарушить. Ну и слава богу».
А потом я уснула, и это, наверное, самое раннее мое воспоминание. После этого помню только, как иногда проезжала по Лондону, и видела Темзу, и белых чаек.
Все они были в той стороне, где озеро, и в другой стороне тоже, но о ней я только начинаю вспоминать. И ты тоже из той страны, Лестер, немножко.
— Я? — горько сказала Лестер. Разве она может принадлежать к этому миру света и красоты? Но в тот же миг она подумала о глазах Ричарда на углу в Холборне — и еще, перед тем, как… как она умерла? Ричард приходил встречать ее, и тогда, стоило ему появиться, сердце переполнял восторг. Бетти опять заговорила:
— Я теперь вижу, что и ты тоже, и это правильно. Вот почему я бегала за тобой — как же я тебе надоедала! — но это неважно. Я столько раз волновалась попусту, особенно из-за головной боли — там были такие места, в которых, я точно знала, у меня обязательно разбаливается голова, а еще из-за Эвелин. Насчет Эвелин — это было, конечно, глупо. А потом был еще этот дом…
Она остановилась и зевнула. Потом прилегла на подушку и подобрала ноги, не переставая говорить:
— Я теперь слишком сонная, чтобы вспомнить все про этот дом… А потом еще и Джонатан. Ты знаешь Джонатана? Он был так добр ко мне. Как-нибудь мы пойдем и посмотрим на ту Темзу, ты, я и Джонатан…
Глаза у нее закрылись, руки бессильно вытянулись поверх одеяла. Она проговорила так, что Лестер едва расслышала:
— Прости, пожалуйста. Мне так хочется спать. Только не уходи. Джонатан придет… Не уходи, пока можно. Так славно, что ты здесь… Хорошо, что ты пришла… Джонатан сможет… Милая Лестер… — неуверенным жестом она попыталась поправить одеяло, но так и не закончив движения, заснула.
Лестер ничего не поняла. Откуда этой незнакомой, счастливой Бетти знать ее? Она говорила так, словно жила одновременно двумя жизнями, причем каждая казалась сном для другой. Наверное, одна из них — фантазия. Обидно, потому что именно из нее пришла эта другая, счастливая, веселая и живая Бетти. Но теперь Лестер слишком остро воспринимала обе эти жизни, и не хотела рисковать, отказывая в реальности хотя бы одной из них. В ее собственной единой жизни тоже было нечто похожее — милосердная, восторженная жизнь света и радости и тяжелая, угрюмая жизнь горечи и ненависти.
Может, воспоминание о собственной глупости и показало ей Бетти такой… нет, не в этом дело. Бетти менялась, она уходила в смерть, она становилась тем, чем уже была Лестер. Краска сошла со щек, поблекла сладкая невинность сна, а бледность изнеможения и страдальческие складки усталого беглеца проступили сильнее. Руки едва заметно теребили край одеяла. Она была, как говорят, при смерти.
— Бетти! — позвала Лестер. Никакого эффекта. Теперь изменения коснулись уже всей комнаты: солнечный свет потускнел, сила и радость ушли из нее. Перед Лестер на постели лежала именно та девушка, от которой она, бывало, привычно отворачивалась. Ни рукам, ни голове больше нельзя доверять, они не могут судить. Но они уже рассудили. Каким сложилось отношение Лестер в другом состоянии, таким оно и осталось. Она совершенно точно знала, что Бетти… простила ее. Улыбка, теплота, расположение означали прощение. Странно, Лестер как будто не обратила на это внимания. А не могла ли она так же проглядеть и Ричарда? Она улыбнулась. Вот новость! Проглядеть Ричарда? И его прощение? Прощение этого тяжелого, несносного, обожаемого существа?
Пусть только он придет к ней, и тогда она покажет ему, что значит прощать. Им не раз случалось «прощать» друг Друга, но жертве это приносило мало радости. Теперь другое дело. Теперь, получив соизволение свыше, она знает. А если Ричард простит, как уже простила Бетти, то чем хуже остальные? Остальные тоже простят, если будет на то высшая воля. «Тем самым, — как там дальше? — на веки вечные я прощаю тебя, ты прощаешь меня».