Назойливый звон колокола известил, что пожарная бригада, запоздалая и бесполезная, выехала из Таркенвилля. Я ушел.
Пока спускался со скалы, меня охватил приступ горя, стыда и отвращения, и я чуть не сорвался. Замерев, я крепко вцепился в отвесную каменную стену.
Что, если просто отпустить руки?
Прошла минута, за ней другая, а потом…
Мне расхотелось умирать. Но как жить дальше? Прежде меня выслеживал один сумасшедший. Я покинул среду отверженных и осмелился пойти к цивилизованным людям. Теперь они пышут цивилизованной ненавистью и будут охотиться за мной так тщательно и методично, как Уолтону и не снилось.
Они обыщут города, полагая, что я попытаюсь затеряться в безымянной толпе. Прочешут поля, решив, что я скроюсь в норе, как барсук. Значит, мне нужно уйти в такое дикое место, которое отпугнет даже тех, кто жаждет моей гибели, — место, где я буду править единолично.
Я судорожно рассмеялся и плотнее прижался к скале, чтобы не упасть. Разве мне еще не показали мою империю? Есть ли на свете более дикие места?
В нетерпении я спустился вниз, вбежал в пещеру и схватил Лили. Во рту у нее был кляп, она заныла и стала отбиваться. Однако я все равно вынес ее на берег и затащил на скалу, где была привязана карета. Лили увидела небо, озаренное пламенем: в теплом вечернем воздухе мерцали хлопья золы, похожие на светляков.
Но этого было мало. Я заехал в имение Уинтерборнов. Повернув Лили лицом к огню, я сказал:
— Теперь у тебя не осталось никого, кроме меня.
Я схватил поводья и пустил лошадей вскачь.
Там, на севере, в бесплодном, овеваемом штормами краю, мой отец когда-то создал существо под стать моему уродству. У моего родителя сдали нервы. Но я-то не струшу. У меня есть пара, невеста, шлюха, потаскуха. Ее гложет червь, и красота ее скоро померкнет. Когда эта женщина сама превратится в червя, ее безобразие сравняется с моим, и я короную свою царственную супругу. Ведь я везу ее к себе на родину, в подвластную мне страну, чтобы там, на Оркнейских островах, вступить на престол короля чудовищ.
Окрестности Халтвисла
25 ноября
Лили сбежала…
Я гнал лошадей до рассвета, затем съехал с дороги и спрятался, чтобы передохнуть. Мы все еще находились в Англии и ехали на юго-запад от Таркенвилля. Опасно, конечно, но я бы рисковал больше, если бы сразу отправился на север и пересек реку Твид. Я намеревался следовать вдоль границы до холмов Чевиот и по низине перебраться в Шотландию. Оттуда я бы устремился прямиком к Стерлингу и, перейдя наконец Шотландское высокогорье, спустился на побережье, а там уж рукой подать до Оркнейских островов.
Лили была на удивление покорна. Связанная и с кляпом во рту, она лежала на полу кареты, куда свалилась с сиденья, когда мы подскочили на ухабе. Пока я мчался по проселку, Лили не замечала нависавших над нами туч и деревьев: в ее ошеломленных глазах застыли картины пожара. Наконец она крепко уснула, и ей не помешала ни бешеная скачка, ни даже внезапная остановка.
Я растянулся на земле рядом с лошадьми, но они шарахнулись от меня. Такое существо, как я, само должно носить сбрую, а не понукать их. Я закрыл глаза и вздремнул.
Тишину вдруг нарушил громкий топот копыт. Хотя всадников не было видно, я заглянул в карету и зажал Лили рот — мало ли, она ведь тоже могла проснуться и закричать. Этого не произошло. Я караулил ее, пока не забылся в изнеможении. Я очнулся слишком поздно: солнце уже садилось.
Лежа в косых вечерних лучах, я заметил, что поодаль на кустах колышется что-то белое. Внезапно я понял, что это было, и вскочил.
Лили пропала. Повсюду на скалах и колючих кустах висели обрывки свадебной фаты, которыми я связал Лили и заткнул ей рот.
Вдалеке белая фигура двигалась к точке на горизонте — возможно, к городу. Я так намучился, что ни в коем случае не позволил бы ей уйти. В ту первую ночь Лили охотилась за мной. Теперь же она сама стала кроликом.
Даже издалека я видел, как медленно она идет. Я побежал за ней вприпрыжку. Лили оглянулась, надеясь, что я еще сплю, и чуть не споткнулась, заметив меня. Она была в тонких белых тапочках и неловко ступала по каменистой почве, словно шла босиком. Но мое появление ее подстегнуло: она подобрала юбку и бросилась наутек.
Я мог бы ее догнать. Так почему же я медлил? Делал скидку на ее болезнь, страх передо мной? Но какое мне дело до болезни — ведь на лице Лили пока нет ни единого следа недуга? Какое мне дело до ее страха?
Вскоре я уже поравнялся с Лили. Она попыталась вырваться вперед. Я вытянул руку, чтобы притормозить ее. Она упрямо отбивалась. Вскоре мне наскучила эта игра. Я схватил Лили и повалил ее на землю. Лили жарко, тяжело дышала мне в лицо, кружево на платье оказалось неожиданно жестким, когда я припал черными губами к ее горлу. Стиснув ткань в зубах, я разорвал ее и поцеловал туда, где билась жилка. Лили боролась, извивалась, пыталась сбросить меня. Моя дремлющая плоть вскоре пробудилась: отчаянная возня Лили напоминала настойчивые ласки распалившейся любовницы.
Когда я сунул руку ей под юбку, Лили расслабленно откинулась на землю. Я отпрянул, решив, что она обмерла от страха. Но потом посмотрел ей в глаза. Страх сменился в них чем-то другим. Глядя на меня в упор, она тихо сказала:
— Мой отец мертв, верно? Иначе бы вы не говорили, что у меня не осталось никого, кроме вас. Вы убили моего отца.
Лили хорошо рассчитала, что эта фраза отобьет всякое желание, и я откатился в сторону.
Приняв мое молчание за согласие, она продолжила:
— Значит, все, что осталось от имения, принадлежит мне.
— Что?! — Меня потрясло ее хладнокровие.
— Дом принадлежит мне.
— И вы даже не спрашиваете, кто уцелел? Когда я уходил, ваша мать была еще жива.
— Вот как? Это вы ее спасли? — Ее щеки побагровели от злости. — Вначале сожгли мой дом, а теперь придумываете бессмысленные геройства?
— Уолтон мертв. — Эти слова должны были стекать с моих губ, словно мед, однако они оказались горькими и несытными.
— Я не знала его, — сказала Лили. — А что с моими собаками?
Я потащил ее к карете. Хоть я и заспался, мне улыбнулась удача. Не надо испытывать судьбу во второй раз.
— Вы убили моего отца. И моего дядю.
— Вы не понимаете, какие у меня были отношения с вашим дядей.
— Прекрасно понимаю.
Она уперлась каблуками в землю. Я бы справился с ней без труда, но остановился и посмотрел ей в лицо: она сощурилась.
— Дядя сказал, что тут замешана шлюха. Вы променяли на меня эту мерзавку? — Она ткнула в бусы Мирабеллы, которые я по-прежнему носил на запястье. — Это ее? Какая дрянь! Не то что мои украшения. — Она дотронулась до заколки в волосах. — Потаскуха забыла ночью свою безделушку, а вы ею дорожите. Ручаюсь, что ваших сувениров она не хранит.