Лили до сих пор под впечатлением от вчерашнего посещения врача и не разделяет моего веселья. Она еще больше устала, словно после медицинского подтверждения болезнь стала более ощутимой.
Ее точит червь…
Я вздрагиваю при этой мысли, хотя и знаю, что такова участь всех людей. Как забавно, что сам я, не будучи человеком, был пищей для червей задолго до того, как сделал первый вздох.
Какие мрачные мысли!
Никогда больше у меня в носу не защипет от запаха гари и руки мои не обагрятся кровью. Никогда больше не увижу я лиц в темноте: ни отца, отказавшего мне в праве на жизнь, ни Уинтерборна, попрекавшего меня тем, что лишь могло случиться. Я сотворю свою жизнь именно так, как сам был сотворен: наперекор естественному порядку вещей.
И если я сумею распрощаться с прошлым, быть может, это удастся и Лили. Она бледна, однако по-прежнему красива; хоть она и злословит, но сопровождает меня по собственной воле.
4 декабря
Лили мало говорила, ела еще меньше и передвигалась все медленнее. Ей приходилось напрягаться, чтобы просто поднять глаза к небу. Она перестала оспаривать каждое мое решение — верный признак усталости: у нее даже нет сил жаловаться.
Я искал местечко поуютнее. Часов в одиннадцать ночи вломился в хлев поодаль от избы. Там были старая лошадь, тощая корова и чахлые цыплята, а также сено, фураж и фермерская утварь. Я стал гладить лошадь и тихо говорить с ней. Когда она успокоилась, остальной скот тоже затих.
Я устроил постель для Лили за охапками сена и уложил ее. Я собирался вздремнуть лишь пару часов, а ей дать как следует отдохнуть, но заспался сам. На рассвете из-за стены раздались голоса. Я проснулся, Лили же не шелохнулась. Я подкрался, чтобы послушать.
Пожилой человек резким тоном наставлял юношу, как вести хозяйство те два дня, пока его не будет дома. Распоряжениям не было конца и края. Наконец подъехал экипаж и увез его. Пяти минут не прошло, как я услышал голос мальчика. Юноша перекладывал на него только что полученные обязанности: подоить коров и накормить цыплят, и сам собирался отлучиться. Он дал мальчику монетку и пообещал еще одну по возвращении.
— Узнаю, что ты не сидел на месте, а пошел выкаблучиваться перед друзьями, что ведешь хозяйство вместо меня, — сказал он так же сурово, как мужчина, — я тебя поколочу, да еще и деньги заберу.
— Никому не скажу. Ты же знаешь, я не шучу!
Молодой человек поспешил по своим делам, насвистывая веселую мелодию.
Мальчик быстро выполнил свою работу: выпустил скот в огороженный двор и рассыпал по земле корм. Затем взял ведро, наспех подоил корову и унес молоко. Лили так и спала.
Проникнуть в избу не составило труда: одна ставня болталась, и я залез в спальню. Там стояли комод для белья, умывальник, ночной горшок, соломенная кровать с грудой стеганых одеял. В кухне — стол и стулья; над очагом висела посуда. В углу виднелась деревянная скамья, а перед ней на голом полу лежал полосатый ковер. За кухней находилась кладовая, ступеньки вели в погреб, где хранилась картошка, морковь, репа, лук и бочонок мяса в пенистом рассоле.
Будь я один, возможно, просто обчистил бы кладовую. Но Лили сильно переутомилась. Я отпер дом изнутри, разбудил ее и объяснил, что мы можем остаться в избе до завтра. Главное — спрятаться, когда вечером мальчик придет доить корову.
Лили оживилась при мысли о том, что изба будет нашей, к тому же она как следует выспалась. Наскоро приготовив яичницу, она решила зажарить на ужин цыпленка — причем загодя, чтобы дым из трубы успел рассеяться до возвращения мальчика. Как ни в чем не бывало она почистила морковь и картошку, а затем взяла топор и сама зарубила цыпленка. Вначале, правда, слегка промахнулась, но не от страха, а из-за слабости. Тотчас положив раненую птицу на место, Лили прикончила ее. На миг мне показалось, что для ее нервов это было слишком: Лили будто в оцепенении уставилась на ручеек, вытекавший из шеи.
— На деле это всегда проще, чем кажется, да? Нужно просто взять и ударить.
Лили швырнула мне птицу, чтобы я ощипал ее: брызги крови прочертили в воздухе дугу.
Еще раньше она поставила на огонь кастрюли с водой для ужина. Когда варево тихо закипело, Лили заявила, что хочет принять ванну, и велела мне притащить из хлева деревянную лохань, которую она там присмотрела. Я отодвинул стол и стулья, внес лохань и ведрами наполнил ее наполовину. Постепенно доливая кипяток, Лили довела воду до нужной температуры, а затем прогнала меня. Во время мытья она напевала, и ее было слышно даже на улице, где я сидел под закрытыми ставнями.
Через час Лили показалась полностью преображенной: не только помыла тело и волосы, но и облачилась в свежую одежду из комода. Укоротила брюки и пробила новую дырочку в ремне. Заправленная в штаны рубашка хозяина собралась большими складками на талии. Волосы Лили зачесала и вновь украсила дорогой заколкой.
— Теперь ваша очередь. — Она расстегнула ворот моей рубахи. — Вы еще грязнее, чем я. Я не позволю вам сесть за стол, пока не помоетесь. Вода в лохани остыла, но в чайнике еще горячая, да и в кастрюле тоже. Приступайте. — Она выскочила из дома и заперла за собой дверь.
Я медленно разделся, думая о том, что всего час назад она раздевалась на этом же самом месте, и поразился ее сегодняшней беспечности. Сколько продлится ее хорошее настроение? И до каких пор готова она играть роль женушки?
Я подобрал свадебное платье, валявшееся в углу, вдохнул ее аромат и провел кружевами по губам. В тот день, когда я пытался ею овладеть, кружева казались жесткими. Время и дорога их разгладили, и, возможно, это же произошло с Лили. Таких женщин не толкают в грязь. Но семейным уютом их тоже не заманишь, хотя меня, как ни странно, он прельщал.
Передо мной стояла лохань с водой, где до этого мылась Лили. Я не добавил горячей, словно боясь разбавить то, что от нее здесь осталось. Лохань оказалась для меня маловата, но я кое-как уселся, втиснув тело внутрь и свесив ноги наружу. Зачерпнул воды и ополоснул покрытое шрамами лицо; затем облил покрытое шрамами тело. Эта вода касалась ее кожи, и теперь она касалась моей.
Я представил, как изящно и тонко маню ее, будто соблазнитель из лучших гостиных. Но, вообразив Лили в своих руках, я ощутил грубую похоть. Чего же я еще ожидал? Я ведь и есть грубое, неотесанное создание, мысли мои примитивны и неизысканны, желания — омерзительны. Я бесчувственный чурбан, и мне никогда не постичь женского сердца. Лили была права: что я знаю о человеческой натуре?
После этого отрезвления я быстро домылся и натянул на себя ту же испачканную одежду. В комоде не нашлось ничего, во что я мог бы переодеться.
В столь скверном расположении духа я распахнул дверь кухни и нечаянно опрокинул лохань. Лили ждала меня во дворе и прокричала оттуда:
— Осторожнее, мальчик может что-то заподозрить, если увидит лужу под дверью.
Я решил, что она знает о моем желании, но предпочитает не говорить об этом. Я решил, что она…