— И что в ней?
— Вино.
— Не мой напиток, но на вкус и цвет товарища нет… Так, значит, со всех сторон бочки. Ну и как, вы не сплоховали?
— Я выдержал бой с честью, но в конце противник взял верх.
Труп выскользнул и чуть не скатился обратно в могилу, разматывая саван. Согнув локоть, я зажал им шею покойницы, второй рукой обнял за бедра и уложил на землю подле себя.
Кэм потребовал продолжения.
— Я начал пить и вскоре раскраснелся от вина, хоть и поеживался от сырости. Я разжег костер из пустых бочонков. Я не пьян, сказал я себе, иначе бы не додумался развести огонь на каменном, а не на деревянном полу.
Он кивнул:
— По трезвости все башковиты.
— Я разделся, разложил одежду, чтобы просохла, откупорил еще одну бутылку и заснул. Разбудил меня крик. Я попробовал поднять голову, но она словно разбухла и стала в три раза больше, чем была. С превеликим трудом удалось открыть глаза. Я посмотрел вниз и увидел две гигантские босые ступни. Я испугался, но потом узнал собственные ноги. Затем перевел взгляд вверх. Передо мной выстроились в ряд монахини. Они шли к мессе и учуяли запах дыма.
Кэм одобрительно хлопнул себя по колену:
— Такое зрелище хоть кого наставит на путь истинный.
— Когда я попробовал прикрыться, пол закачался, словно волны во время шторма. «Не шевелитесь, — сказала одна монашка, — а не то придется рвоту за вами убирать. И не скрючивайтесь так. Можно подумать, мы такого не видали…» «Такого большого, Мария Томас?» — переспросила монахиня постарше…
Тут я умолк. Кэм нетерпеливо ткнул меня:
— И что потом?
— Потом сестра Мария Томас привела меня в чувство, велела идти и больше не пить. — Я вымученно улыбнулся.
На этом я прервал свою историю. Губы Кэма безмолвно зашевелились, словно он уже придумывал концовку посмешнее для будущего пересказа. Наконец мы оба встали, труп по-прежнему лежал на земле между нами. Я поднял его и закинул на плечо.
— Лучше вам поискать свою бабенку, — сказал он. — Поздновато уже.
— Хорошо бы уговорить ее остаться в церкви. Пусть помучает первых утренних богомольцев.
— Хотите от нее избавиться?
— Она не моя, и я не вправе ни бросить ее, ни взять с собой.
— Чего не скажешь об этой. — Кэм весело хлопнул покойницу по заду.
Он привел меня к лошади. Уложив тело на телегу, я бросил плащ рядом и вытащил колесо из канавы.
Наверное, все это время Лили была поблизости: она выскочила из тумана.
— Вы не можете меня бросить, Виктор, — взмолилась она, как ребенок, дергая меня за рукав.
Я молча залез на телегу и помог Лили устроиться рядом. Кэм кивнул с довольным видом.
Дорога была долгой и тряской: Кэм спереди, я с Лили и трупом — сзади. Немного спустя Лили склонила ко мне голову и, потупив взор, прошептала:
— После ваших слов там, на кладбище… Я всегда верила, что вы — Лоскутный Человек, но, видя, как вы держите труп, и зная, что вы — одно…
В ее голосе появилась нотка, которой я не слышал прежде и не смог распознать: что-то нежное и вместе с тем тревожное. Наверное, на кладбище Лили открылось не только мое прошлое, но и ее ближайшее будущее.
Вспомнив дневник отца, я сказал:
— В жизни гораздо больше сказок и крови, нежели в книгах.
Она нашла мою руку и нащупала шрамы там, где кисть соединялась с предплечьем.
— На кладбище вы пытались меня испугать, верно? Чтобы мне расхотелось остаться? — Я стряхнул ее с себя.
— Я не боюсь, Виктор, ни того, кто вы сейчас, ни того, чем вы были раньше.
Словно в доказательство своих слов, она положила голову на закутанное мертвое тело, будто на подушку, и уснула.
11 декабря
Кэм оставил нас на окраине Малвернесса, чтобы незаметно пробраться в город со своим незаконным грузом. Как раз светало. Когда я нашел рыночную площадь, уже наступило утро. Площадь переполняли коробейники, крестьяне, домохозяйки и слуги, которые сговаривались о ценах на пуговицы и кружева, яйца и масло, репу и свеклу. Сгорбившись, я наблюдал за толпой и раздумывал: выпросить или же украсть что-нибудь для Лили? Она, конечно, не станет есть, но пусть уж лучше пища пропадет: главное, чтобы она была, если вдруг Лили попросит.
Она сорвала капюшон с моей головы и обнажила мое лицо.
— Выпрямитесь! Пусть они увидят, кто вы! — свирепо сказала она.
Сначала я решил, что она насмехается надо мной, но не заметил и тени ухмылки на ее губах.
Я стоял посреди рыночной площади, словно раздетый догола. Я не мог прочитать мысли людей, широко открывших глаза и рты. Лили тоже уставилась, будто видела меня впервые. Но то был отнюдь не званый вечер для знати. Тут занимались делом: еда на столе, одежда на плечах, — и через пару минут торговля продолжилась, хотя люди и насторожились.
Уже вечереет, и я пишу это на обочине дороги, с закрытым лицом, хотя здесь никого и нет. Пару минут назад Лили робко подошла ко мне с овсяной лепешкой.
— Вам нужно поесть. — Она предложила мне свой скудный ужин. — Мне она в горло не полезет. Почему это называется «печенье»? — Она сунула лепешку мне в руку. — Так, только детей дразнить.
— Зачем вы открыли мое лицо?
— Сглупила, да? — Она отвернулась, полная раскаяния. — Я все время делаю глупости.
Лили перебежала через дорогу и умчалась в поле. Что за новая хитрость? Она рассчитывала, что я кинусь следом? Мучаясь неизвестностью, я остался на месте.
Только сейчас я понимаю, что в последнем городе я уже не искал места, где бы мог ее оставить.
12 декабря
У меня нет слов, чтобы описать поведение Лили. Вопреки ожиданиям, она стала приятной и кроткой, а не угрюмой или ветреной. Говорит она тихо, касается меня легко, задерживая руку, и стоит так близко, словно хочет наполнить собой каждый мой вздох. Но еще удивительнее, что она огорчается, если я отстраняюсь.
Проще смириться с ее ненавистью, нежели ждать подвоха. Проще знать, что я могу бросить ее в любой момент, нежели гадать, что еще она припасла для меня.
В такие минуты мне кажется, что общество отнеслось ко мне с состраданием, но Уолтон отравил мой разум, и я не сумел или не захотел заметить сочувствия — возможно, никогда его и не замечу. Лучио, отец Грэм, Уинтерборн… люди на рынке, замершие в изумлении, но не напавшие на меня. Да и много лет назад находились те, кто смотрел и не отворачивался.
После разговора с Кэмом я снова и снова мысленно возвращался к той части истории о винодельне, которой не поделился с ним. Речь о сестре Марии Томас.