Заснул я почти сразу же, погрузившись в сновидения. В ту ночь в моих снах, как ни странно, не было ни видений, ни действий — лишь звуки. Но какие звуки! Они начались с легчайшего шелеста — шепота волн, набегающих на дикий скалистый берег где-то на краю света. Этот звук казался таким чистым, таким невинным, что я понял — так, как всегда «понимаешь» в сновидениях: это были первые волны на первом берегу, берегу первозданного океана, порожденного миллиардом лет дождя, того первого великого дождя, воды которого, заполнив скалистые бассейны юной Земли, плескались, подогреваемые вулканами, все годы докембрийской эпохи; теплые, и все же безжизненные, стерильные и мертвые, ожидая великого пробуждения Природы.
Потом шум воды стал громче, и мне привиделась первобытная луна — неровный шар из еще не до конца затвердевшего камня, дышащий собственной вулканической деятельностью — планета, неуверенно ковыляющая по орбите, постепенно приручая волны в громадных земных океанах, баюкающих первые формы жизни, которые плавали или бродили по дну на членистых хитиновых ногах. А волны набегали на берег и снова отступали. Шум океана постепенно становился громче, пока мне не показалось, что я слышу крики его обитателей, ведущих вечную борьбу за жизнь, за существование, в безбрежных соленых водах. На заднем плане, в моем мозгу, постоянно звучал менее отчетливый шум, который я скорее чувствовал, чем слышал, невероятный звук разумной деятельности, пусть и чуждого, нечеловеческого разума, в мире, где первым динозаврам еще предстояло выйти из дымящихся топей каменноугольного периода палеозоя.
Потом, стремительно вырастая из плеска беспокойного моря, зазвучал рев и грохот больших валов и вой океанской бури. Я слышал треск могучих вулканических утесов, когда бушующее море, накатывая беспощадной лавиной, разбивало волны; слышал крики огромных крылатых рептилий, борющихся с ветром, неистово взбивавшим в белую пену барашки на гребнях волн.
И, заглушаемые этим яростным безумием, странные голоса взывали к океану в... молитвах? В молитвах, да, но не к богам Земли. Это я понял, и понял также, что эти молящиеся, кем бы... чем бы... они ни были, являлись предшественниками Человека.
Вскоре эти странно знакомые голоса утихли, унесенные прочь потоком ревущей воды. Мне показалось, что это я сам борюсь с грохочущим прибоем и мутными водоворотами. Наконец, оглушенный и ошеломленный ужасающими звуками и ощущениями, я резко проснулся.
Или, скорее, мне показалось, что я проснулся. Моя неуверенность проистекает из того факта, что позже меня заставили поверить, что я не мог проснуться. Позвольте мне пояснить.
Я сказал, что неожиданно проснулся. За окнами бушевала буря, и я ясно слышал прибой, с грохотом обрушивающийся на утесы. Одной из первых моих мыслей, сколь бы замедленными и тяжелыми они ни были, было встать и проверить окна и двери дома. Потом я вспомнил, что уже сделал это перед тем, как лечь спать. Взгляд на часы сказал мне, что сейчас 2:15 ночи. Я улегся обратно на подушки, еще немного послушал вой ветра и грохот воды. Наконец я снова погрузился в сон, который, если не считать смутных впечатлений от беспредельных глубин и украшенных гирляндами водорослей подводных городов и храмов, был спокойным и мирным.
Утром, когда солнце, уже наполовину подобравшееся к зениту, пробралось сквозь занавески, я проснулся, вспомнил ночной шторм и, накинув халат, прошел в кабинет, а оттуда на балкон. Море оказалось столь же спокойным, как и накануне вечером, когда я смотрел на него. На пляже у подножия утесов не было видно прибитого морем топляка и мусора, как я ожидал, да вообще нигде не осталось никаких следов ночного шторма!
Но ведь шторм был. В этом я не сомневался.
Когда принесли утреннюю газету, я вышел на крыльцо и как бы ненароком упомянул, какой свежей выглядит природа после шторма. Молодой человек из деревенского магазинчика — Грэм Лэйн, ответил:
— Какой шторм, мистер Воллистер? — ухмыльнулся он. — Должно быть, вам это приснилось. Ночью не было шторма...
— Примерно в два ночи? — уперся я, нахмурившись. — А может, между двумя и тремя часами ночи. Ветер выл, а на море было волнение...
Он зевнул и покачал головой.
— Нет, прошлой ночью было тихо. Я со своей девушкой гулял по берегу до двух тридцати. Прекрасная была ночь.
Внезапно я понял, что он прав, и сменил тему:
— До двух тридцати, Грэм? С девушкой? Так значит, это серьезно?
Он рассмеялся.
— Свадьба будет в сентябре, — объяснил он. — Вас пригласить?
— Ну конечно же! Буду рад, — ответил я, потом снова сменил тему. — Как там Лэйн-старший?
— Не слишком здорово. Магазин ему уже не по силам. Думаю, как только я женюсь, он передаст мне дела и уйдет на заслуженный отдых.
Мы поболтали еще пару минут, после чего я отдал ему письмо с просьбой отослать, и юноша поехал дальше на своем мотоцикле. Я же попытался понять, что же произошло. Случилось нечто странное. В конце концов сон есть сон, он не должен иметь никаких сверхъестественных последствий. Сны не переходят в реальный мир — или не должны переходить... Мои, по крайней мере, раньше никогда не переходили. До сих пор. В конце концов я просто выкинул случившееся из головы.
Затем я рассеянно просмотрел газету, прочитал пару интересных заметок. После этого умылся и оделся, приготовил завтрак и, наконец, отправился в кабинет, где странная раковина опять привлекла к себе мое внимание. Я взял ее в руки и залюбовался ею, мысленно пытаясь сравнить ее с другими экземплярами моей собственной обширной коллекции. Формой она чем-то походила на сицилийскую Spondylus gussoni, хотя, разумеется, была во много раз больше, чем эта обычная ракушка. Я был сильно озадачен.
Сняв с полок несколько книг по конхиологии, я начал просматривать их, думая, что возможно, ранее мог что-то забыть или просто пропустить раздел, посвященный моллюскам Новой Англии. Но нет, подобная раковина не была упомянута даже в самых полных научных трудах, которыми я располагал. Это был неизвестный до сих пор вид. Но если это так, почему мой американский благодетель счел необходимым притвориться, что это вполне обычная раковина? И зачем послал ее мне?
Я аккуратно составил письмо мистеру Маршу по его иннсмутскому адресу, затем полчаса разговаривал со своим другом из одной из крупных лондонских справочных библиотек. Если уж моей библиотеки оказалось недостаточно, то библиотека в соседнем городке Ньюквее явно не смогла бы предложить мне что-то большее. Но Лондон, говорил я себе, совсем другое дело. Как бы то ни было, моя попытка снова оказалась бесплодной. Нигде в архивах не нашлось никакого упоминания о ракушке, которая подходила бы под мое описание.
В тот день я совершил свою ежедневную прогулку по деревне, отослал письмо мистеру Маршу, купил парочку хозяйственных мелочей и наконец отправился домой. Мне надо было закончить одну статью, чем я и занимался приблизительно около часа, прежде чем отправиться в кровать. Хотя я и слегка побаивался спать (мне пришла в голову мысль, что моя проблема — если она у меня была — связана с моим подсознанием), это не помешало мне провести совершенно безмятежную ночь. На следующее утро, слегка позавтракав, я снова занялся рукописью.