— А вы постарайтесь, постарайтесь! — начала выходить из себя Света. — Вы же ведущий переводчик!
— Вряд ли написание писем незнакомым гинекологам входит в обязанности даже очень ведущего переводчика, но я попробую. Надо же раздвигать… — границы жанра ненаучной фантастики, в котором я так удачно работаю. В конце концов, чем письмо врачу, у которого я никогда не лечилась, труднее отчета о выставке, на которой я никогда не была?
Нина имела в виду эпизод, когда она написала за первого замдиректора Воробьева отчет о его пребывании на выставке, и он подписал его без единой поправки, чем вызвал у Нины приступ саркастического словоизвержения. Если бы Воробьев услышал хоть половину этого монолога, то наверняка бы застрелился собственным указательным пальцем.
Света была раздражена и подавлена, как почти все время после выхода из больницы: наверное, оттого, что врач пока не разрешал ей жить половой жизнью. Но Нина начала писать это треклятое письмо, и Света решила оставить ее в покое.
…Письмо получилось очень хорошее — такое светлое и грустно-возвышенное, ласковое и действительно благодарное, будто этот старый грузин вынес автора с поля боя на себе под шквальным огнем фашистской артиллерии. Света удалила из текста упоминание о гинекологии и, отправляясь на повторный прием к Вардзинашвили, отнесла ему это письмо. Он был счастлив и разрешил Свете снова спать с мужем.
Обида на Нину подзабылась в связи с наступлением медового месяца и хлопотами по организации празднования юбилея. Осталась другая проблема — письмо Савицкому. Решение, как это часто бывало, пришло неожиданно.
У Нины с некоторых пор появилась виртуальная пассия — какой-то телекорреспондент, вещавший с окраины России. Нина ждала его репортажей, знала наперечет все его куртки-рубашки и отмечала в календаре дни его выхода в эфир. Свете он не понравился, как и все красивые мужчины, да и что это за любовь — по телевизору, и даже к мужчине не из Москвы.
— Очень даже удобная любовь — переживания те же, а хлопот никаких, — ответила Нина на Светин комментарий. — Ни трусов стирать, ни абортов делать.
— Вы эгоистка.
— Ничуть не бывало. Эгоизм — это когда мужиком пользоваться хочешь, а хавку ему готовить — нет.
— А вы не хотите написать этому своему… любовное письмо?
— Нет, не хочу. То есть я иногда посылаю ему свои комментарии на сайт его телекомпании.
— И он вам отвечает?
— Нет, я и не прошу. Это так, констатация фактов. Но кое-что, я думаю, до него доходит.
— Ну а если вы все-таки соберетесь написать ему любовное письмо, то переведите его на английский и отдайте мне.
— За-че-е-ем?! — искренне удивилась Нина.
— Да у тетки моей роман с иностранцем… Для нее.
— Ну это вам, простите, товарищ Рак, с вашей трепетностью и карты в руки. Любовь — не моя тематика. Я — неозабоченный Водолей.
— А вы попробуйте…
Если б Нина написала Савицкому письмо, было бы здорово. Ведь ситуация у них похожая: Света от Савицкого так же далеко, как и Нина от своего любимого журналиста. Она бы смогла передать всю ее тоску и желание увидеть Генку…
Пару раз Нинин стиль, слог и способность к аргументации сильно выручали фирму. В кошмарные дни дефолта она смогла уговорить сотрудничающую компанию отсрочить выплаты на целый год, а другую фирму упросила принять у них платежи в рублях, хотя им это было страшно невыгодно из-за стремительно падавшего курса.
Но Нина так любовного письма и не написала, даже после еще одного довольно настойчивого напоминания. Она нашла в Интернете целый сайт, где были разные английские письма о любви, и отдала Свете кучу листков.
— Во! Пусть ваша тетка подписывает любой «твоя навек!» и отсылает.
Письма из Интернета, скучные, примитивные и без изысков, Свете по вкусу не пришлись. Она прямо зациклилась на том, что письмо Савицкому должно быть написано Ниной, и никем другим. Нина может написать так, чтобы Савицкий прочувствовал ее гиблое положение, приехал бы и забрал ее с дочками к себе в Майами навсегда. И тогда бы закончились и эти гнусные вставания по утрам, поездки на работу с вечно гундящим мужем, сама эта никчемная работа, пересчитывание копеек и неизбежные долги… Но напоминать Нине о таком «задании» в третий раз она не решилась, тем более образцы она ей дала, и для «тетки» этого действительно было бы довольно.
Последнее время Нина вызывала у Светы какое-то смутное, гнетущее раздражение. С появлением Маши Света поняла, как должны, по большому счету, относиться к ней окружающие — нежно, трепетно, ловя каждое слово, страхуя на каждом шагу, предупреждая ее желания. Вот этого-то она никак не могла от Нины добиться. Нет, та делала то, что ее просили, но не больше, а вот этого, чего-то неуловимого, прекрасного и так нужного Свете, от Нины она не получала.
Это что, так трудно проявить немного любви, нежности и внимания? Почему бы Нине не помыть чашки и за Светиными гостями тоже? Нет, она не поскупилась купить два бокала с надписями «Нина» и «Люда», и если пила чай со своей драгоценной товаркой Хвостиковой, то только из них, и только за собой и убирала. Вот Машутка была не такая!
Застав в отделе остатки вечернего Светиного с Наташей банкетика, Нина демонстративно их не убирала, и если бы кто-то зашел в отдел из коллег или руководства, то увидел бы следы выпивки. Маша — другое дело! Та сразу хватала эти липкие стаканы и жирные тарелки и несла мыть. Маша убирала у Светы на столе, протирала клавиатуру и экран компьютера, вытряхивала и мыла пепельницу, расставляла в стаканы карандаши и ручки. Это было так приятно…
Дочки и муж навестили Свету в больнице по одному разу, а Маша приезжала дважды, каждый раз с цветами и подарками. Светиным объяснениям даже не поверили ее соседки по палате — так нежно ворковали они во время Машиных посещений. Можно было подумать — близкие родственницы или давно знакомые, родные люди, а оказалось — начальник отдела с референтом.
Но Маша была простой девчонкой из рабочей семьи, не бог весть как образованной, да еще и мордвинкой, отчего, вероятно, особым умом не блистала и могла облегчить Светино существование лишь отчасти — этими незначительными хозяйственными заботами. Дорогих подарков она, при всей ее к Свете любви, делать не могла по причине маленького заработка и необходимости платить за учебу. Работы со Светы Маша никакой практически не сняла, может, только самую малость. Ее, собственно, и брали-то, чтобы избавить от поездок и беготни Нину, а Светины хлопоты так при ней и остались. Надеяться на то, что Машка хоть когда-нибудь дотянет до Нининого или хотя бы Лениного уровня не приходилось — даже диплом она должна была получить только к тридцати годам, так что появления серьезных идей, масштабных документов и концепций ожидать от нее было трудно. Хорошо, если хотя бы замуж не выскочит и в декрет не уйдет…
Вот если б Нина действительно Свету любила, то б все сделала, чтобы избавить ее от этой отдельской рутины, почаще бы говорила по утрам, когда Света звонила ей, что она может не приезжать или приехать попозже, — так нет. Обязательно Нине надо было сказать, что ее уже искал кто-нибудь из начальства. Хорошо, хоть Павел Никанорыч, как и покойный Алексашин, на Светины опоздания и прогулы — даже если такие явно обнаруживались — особенно не реагировал. Забывал, наверное, в делах. Или просто, помня ее девчонкой, не считал нужным делать замечания, думая, что, мол, вырастет — поумнеет.