Немыслимые по длительности и тягости ожидания две недели Нининого отпуска прошли. Их с Машей не было в комнате, когда приехала Нина, включила телевизор в поисках своего любимца и остановилась посреди комнаты, похудевшая, загорелая, с выгоревшими до золотистости кудрями.
Увидев ее, Света не смогла даже поздороваться — так ее захватили горечь и обида, а только и смогла выдавить:
— Я так на вас ругаюсь…
— И чего б вы другого сказали?
— С приездом, — с трудом опомнилась Света, поняв, что выглядит полнейшей хамкой. — Просто вы опять ушли в отпуск в самое неподходящее время.
— Сударыня, я каждый раз ухожу в отпуск в разное время, и каждый раз не вовремя. Пора бы привыкнуть.
Света хотела ответить что-нибудь колкое, но ничего сразу не придумала, а потом в комнату вошла Маша, обрадовалась, кинулась, как дурочка, хвалить Нинин загар, отдохнувший вид и купленный на Крите кожаный костюм.
— Подарки будут завтра, — сказала Нина. — Я еще багаж не распаковывала.
— Что ж это вы так задержались? — попыталась съязвить Света.
— Я только двенадцать часов как прилетела. Недосуг мне было.
— Как — двенадцать? — не поняла Света.
— Мы приземлились в Шереметьево вчера в десять вечера, через час получили багаж, в час ночи я была дома, в два легла спать, в восемь проснулась, а в половине десятого была уже на работе.
— Так вы только вчера прилетели? — ужаснулась Света.
Ей бы после перелета с другого конца континента пришлось бы отлеживаться дня три…
— Зачем же вы сегодня вышли? Могли бы завтра…
— Я ж обещала выйти к началу переговоров. Как я рассчитывала, так и вышла.
Свете стало неловко за свою неприветливость. Все-таки Нина не оставила ее один на один с этой сворой иностранцев и даже подарки привезла! Потом, когда Нина вернулась с переговоров, такая же свежая, будто с пляжа, Света сказала ей, что на самом деле она очень рада ее возвращению, а утром у нее это случайно вырвалось… Просто она устала.
Подарки Нина привезла так себе — не бутылку вина, как втайне надеялась Света, а набор мыла с оливковым маслом и настоящей средиземноморской губкой. Другим она раздавала всякие полезные штучки с нарисованными на них минотаврами, эвридиками и мускулистыми героями.
Света подглядывала краешком глаза, что Нина дарит другим. Луценко она привезла освященный крест, чтоб повесить его дома на стенку для защиты от нечисти, очень красивый, полированный, из хорошего золотистого дерева. Своей ненаглядной Хвостиковой она подарила вазочку и какие-то вышитые салфетки. Света бы ни от одного из этих подарков не отказалась бы… Но вот Нине приспичило одаривать помаленьку почти всю фирму, когда гораздо правильнее было бы сделать один, но большой и хороший подарок — любимому начальнику.
Машутка бы так и сделала — раздала бы народу какие-нибудь открыточки, а Свете привезла бы хорошего крепкого вина из фришопа и хорошие, неподдельные французские духи. Вот это было бы в самый раз! Но Нина не хотела, а Маша не могла — такое было непримиримое противоречие.
Жизнь постепенно вроде бы входила в свое обычное рабочее русло, Нина уже переделала все, что у нее накопилось за две недели, а Света все никак не могла успокоиться по поводу ее удачного отпуска.
Почему она все-таки не отдала деньги Свете? Ведь могла, могла же подождать со своей поездкой до весны, не умерла б эта Ольга без нее в своей распрекрасной Греции… А Света бы отдохнула на море, а деньги бы отдала с тринадцатой или к весне, так ведь нет… Эта мысль постоянно крутилась в Светиной голове и не давала думать ни о чем другом, даже о том, как дети начали учебный год и когда вернется с Волги Евсеев.
С Савицким они чаще перезванивались по вечерам, когда у него в Майами было раннее утро, благо Машутка стала уходить пораньше на занятия в институт. Да и говорить было особенно не о чем, жизнь у них, как это было ни драматично, была у каждого своя.
Светина же жизнь превратилась в настоящий ад из-за этой Греции, где две недели нежилась Нина. Света, растравляя свои душевные раны, воображала, как Нина утром лежит на пляже со своими знакомыми, днем сидит в ресторане на берегу моря и смуглые греки-официанты приносят им дымящиеся блюда и подливают в бокалы красное вино. А потом вечером они все ходят по бутикам и магазинам и охапками скупают красивые, дорогие вещи. Неизвестно, что еще там Нина привезла самой себе, что купила своим родственникам и соседям, которые присматривали за квартирой! Денег на всю эту роскошь у них там было достаточно, тем более если все так дешево…
Света никак не могла отделаться от ощущения, что кто-то, могущественный и бессердечный, отнял у нее и волосы, и здоровье, и энергию, и умение легко и как бы между прочим делать все эти пустячки, вроде искусственных цветов и салатиков, и отдал Нине. Теперь она пользуется украденными у Светочки талантами и решительно не хочет компенсировать допущенную несправедливость безграничной любовью, заботой, подарками, вовремя поднесенной рюмочкой…
От этих мыслей становилось совсем плохо, и в один прекрасный момент перед Светой во всем своем ужасе открылась горькая правда: Нина ее просто не любит! Не любит! За все эти пять с лишним лет, которые Света ее обожала, прибавляла ей зарплату, продвигала по должности, отпускала, если та просила, Нина так и не оценила ее нежных чувств, не привязалась к ней всей душой, как Маша, а просто ходила в офис по обязанности, потому что надо было зарабатывать на жизнь, а Свету рассматривала как орудие для создания своего благополучия…
Эта мысль свалилась на бедную Свету в один из поздних промозглых октябрьских вечеров, когда, наконец, с рыбалки вернулся Евсеев с собакой. Оба были немыслимо грязны, словно собрали на себе всю волжскую тину. Свете за полночь пришлось мыть пса, старавшегося обтереть об нее липкие от глины лапы, стирать всю потную мужнину жуткотищу, после этого скрести ванну и подтирать прихожую, мучительно соображая, почему она не живет так легко, богато и беспечно, как эта особа.
Утром, невыспавшаяся и злая, Света в курилке попыталась обратиться с этим вопросом к Гаповой. Та не поняла ее и стала допытываться, зачем ей, Свете, надо сравнивать свою жизнь с существованием другой, совсем не похожей на нее женщины, и с чего она взяла, что у Нины такая куча денег, а главное, зачем ей так уж необходима Нинина любовь — не бюллетенит, не пьет, не погуливает, работает, и ладно. Света обиделась и еще раз исключила Гапову из числа подруг, тем более Гаповой тоже жилось слишком легко: ей, в отличие от Светы, не надо было постоянно голодать, чтобы поддерживать фигуру, — она была сухопарой от природы. Кроме того, у Гаповой были густые, пышные волосы, а это тоже было совершенно непростительно.
Света поплелась к Наташе в цокольный этаж и, вызвав покурить, пожаловалась и ей. Наташа, будучи постарше и помудрей, проявила больше понимания и спросила: а чего бы ей хотелось — чтобы Нина уволилась?
Нет, этого Свете не хотелось совсем. Неизвестно, кто бы пришел на ее место — опять чья-нибудь дочка с кошмарным языком, которая год будет входить в курс дела, а потом еще и свалит в декрет… Нет, это был не выход…