Однажды летом, когда Николай только вернулся с заработков и сидел дома пару дней перед выходом на «родной завод», к ним наведался какой-то человек. Он предложил Николаю похалтурить еще месяц – взять за заводе отпуск за свой счет и поехать работать на Украину. Маше такая идея очень понравилась, а Николай заартачился – мол, и так спины не разгибаю, надо ж и застопориться когда-то. Маша на него прикрикнула – нечего филонить! Вадик в первый класс идет, надо его собрать, и на Володьку тоже прошлогоднюю форму не наденешь – на полголовы за лето вырос! Деньги нужны. Николай, недовольно побурчав, все-таки собрался и уехал. Оказалось – навсегда.
Через две недели непонятного, тревожащего молчания – обычно он вызывал Машу на телефонный переговор в почтовое отделение – Николай прислал письмо. Писал он, чтобы Маша его назад не ждала. Он-де встретил женщину, то ли вдовую, то ли разведенную, Маша не поняла, и остается у нее жить. Его новая жена шибко деловая, богатая, и на производстве надрываться ему теперь не придется – будет помогать новой жене по хозяйству, но деньги на детей присылать станет. Немного, но будет обязательно. Если Маша хочет, то может взять развод.
Маша сама не своя, рыдая, кинулась в заводской партком жаловаться, но там от нее отмахнулись, как от назойливой мухи. Да у нас таких жалоб – газеты в туалете вешать не надо! Тем более как работник Николай для завода умер. Выяснить Маше удалось только то, что муж прислал письмо и на завод тоже – с заявлением о полном расчете и просьбой выслать трудовую книжку по новому месту жительства.
Ехать в Хохляндию, как ей советовали соседки, чтобы разнести разлучнице ее наглую морду и притащить назад гулену мужика, Маша не могла. Тяжко болела мать, совсем беспомощным стал отец, двое мальчишек… Да и не ближний это край, и денег жалко. Ну приедет, ну поскандалит… Не вернется же Николай после такого? Ясно, что нет.
Так Маша осталась соломенной вдовой, обиженной на весь свет, – надо же, нашел себе! Как же так? А?… И не искал вроде, а нашел! Денежные переводы от Николая приходили года полтора, а потом перестали. Писать изменщику и требовать денег Маша не стала – наверняка этой его новой жене просто надоело кормить чужих сорванцов. Маша осталась в большом деревенском доме, не бог весть каком богатом, с больными родителями на руках, с двумя стремительно растущими мальчишками, которых надо было кормить и одевать. Но главное было не это.
Главной, так и не затягивавшейся душевной раной было то, что муж нашел себе другую, кажется, не моложе и не лучше ее самой. Просто – другую. Потому что она была. Существовала. А значит, можно было и с ней… это… делать. И ведь не любила Маша Николая как-то особенно – терпела, раз надо бабе непременно быть замужем. А все равно страдала.
«Ведь я ему и девочкой досталась, и прописала, и сыночки у нас такие хорошие… Вот что ему надо было, а? Неплохо ведь жили, без скандалов… Чего, чего ему еще надо было?» – навязчиво и болезненно долбило в Машиных висках каждый раз, когда она ложилась одна в их с Николаем бывшую супружескую постель.
Днем, на людях, в суматошных хлопотах о деньгах – Маша по вечерам подрабатывала уборщицей-судомойкой в придорожном кафе, где питались шофера транзитного транспорта, – она об этом не думала, но оставшись одна…
«И как ведь подгадал, а? Под сорок лет бросил… Кому я такая нужна, да с двумя оглоедами?»
Обидным было не то, что он нашел другую и бросил законную жену – вокруг случались вещи и похуже. Обидным было то, что она не смогла побороться за Николая с этой, другой… Не достать неведомую соперницу, не проорать ей в лицо все мыслимые и немыслимые ругательства, не вцепиться в волосы, не пожелать им обоим сгореть на одном огне…
Мальчикам Маша объяснила, что папа их обманул, никогда больше не приедет и за это они его больше не любят. Поскольку ребята видели отца мало, общался он с ними неохотно, то и расставание прошло как-то вяло, незаметно. Одежду Николая Маша снесла на поселковую мусорку, где ее быстро прибрали к рукам местные забулдыги. Хотя лучше бы она ее сожгла, как и намеревалась сначала, с огородным сором. Несколько раз, увидев издали мужскую фигуру, облаченную в знакомый пиджачок, Маша радостно вскидывалась – вернулся! Явился!.. Выгнали, ага! Вот она сейчас ему покажет!.. Но при ближайшем рассмотрении это был только новый собственник мужниных обносков, как водится, опухший и небритый, на котором это выморочное по сути имущество смотрелось выходным костюмом.
Маше о новом замужестве думать не приходилось, хотя, если рассудить, мужиков свободных вокруг обреталась уйма – до Москвы в два ряда поставить. Только они не подходили для Машиных целей – помочь ей поднять сыночков. Во-первых, большинство этих мужиков были отпетой пьянью и бездельниками. А были бы деньги – кто же станет чужих пацанят кормить? Словом, надеяться можно было только на себя. Маша пахала и пахала на двух-трех работах без продыху, зло вспоминая о Николае, который нежился где-то на хлебной Украине и даже не беспокоился помочь своим детям.
Последний удар нанесли Маше любимые родители, помершие один за другим, – так что она, не отдав долги за одни похороны, сразу влезла в долги за новые.
Радости было только, что сыновья поднимаются, – Вадику было пятнадцать, и он собирался в техникум в соседнем городе. А старший, Володенька, сразу после школы легко поступил в институт! Маша и думать не думала, что в их семье когда-нибудь появится человек с дипломом! Теперь Володя почти каждый день ездил в Москву на лекции, там же в институте подрабатывал и почти слез с материной шеи.
Он часто оставался ночевать в общежитии в Москве, ссылаясь на то, что пойдет с такими же самостоятельными ребятами на вечернюю подработку. И в один прекрасный день до Маши дошло, что, может, не каждый вечер они работают, но гуляют с городскими девчонками. Нет, имен женских Володя не упоминал, но ведь шел ему двадцатый год – самый бег за юбками. Еще жениться задумает! Вон за месяц у них в поселке четыре свадьбы сыграли…
Как раз в это время на Выселки стали возвращаться из армии сыновья Машиных сверстниц. Прокрутились они в холостых самое большее полгода-год. И, не просохнув толком от многодневных дембельских пьянок, вели под венец обрюхаченных мимоходом, едва знакомых им самим невест.
Как вот такая, многократно облапанная, использованная леший знает кем девка уволочет Машиного сыночка в какой-нибудь темный угол и там… Правда, Володенька все больше был в Москве, старательно учился, чтобы получать повышенную стипендию, но по воскресеньям все же иногда был свободен, ходил гулять… И тут эти выселковские «девицы»! А московские девки – они и того хуже… И они, эти девки, везде! Жадные, похотливые, готовые на все ради молоденького, нетраченого мальчика, Машиного любимого сынка…
И одним тоскливым, одиноким вечером всплыло в Машиной памяти любимое материно словечко – «сыкухи»… Так вот они кто – все те бабы, что вокруг! Девки, да и бабы постарше, что так и смотрят, как увести от мамы ее сыночков-кровинушек. Она-то, Маша, их рожала-растила, надрывалась на трех работах, чтобы дети хорошо питались, были одеты не хуже других. И что ж теперь? Для кого она все это делала?