– Щас… я щас! Не уходите! Только не уходите!
Отец ребенка все это время, как ему сообщили о появлении делегации, сидел-трясся в задней комнате, боясь, что будут бить. Павел уж раз сунулся его поколотить, но мать заступилась, сказав, что вовсе не известно, кто был производителем.
Павел появился через пару секунд, волоча за собой прикрывавшего руками голову и басовито всхлипывающего сынка.
– Во!.. По-лу-чай-те отца своему ребенку! Жрет – не напасешься! Учиться не заставишь! Помощи по хозяйству никакой! За-би-рай-те!
– А ты чего распоряжаешься?! – взвилась Наталья. – Куда ж ты его отдаешь-то?
– Не просто так отдаем, мать, а в хорошие руки! – повернулся к ней Павел.
На лице его гуляло ошалело-задорное выражение, а Наталья, обалдев от такого поворота событий, стояла посреди веранды, ловя ртом воздух.
– … А? – запросил Павел подтверждения у Клавы. – В хорошие ведь? Не забидите пацаненка-то нашего?
– Нет, нет! – радостно вскричала Клава, споро перехватывая у Павла Толькину руку. – Не в Африку ведь – туточки и жить будем, правда?
Она ласково заглянула в лицо Тольке, не забывая исподволь, но неукоснительно подтягивать его к крылечку – на выход.
– Мы ж все здесь, не в Африке, – приговаривала Клава, тараня дочку с коляской и внезапно обретенного зятя по главной улице к своему дому. – Все здесь, все родные…
– В школу будить не забывайте! – напутствовал их Павел.
Вот так и отдали сына в чужую семью – как кутенка, считай…
«Вот и моих ребят так же уведут девки-сыкухи!» – как-то в субботу вечером с отчаянием подумала Маша, наблюдая за сыновьями, которые сидели на кухне и резво уминали молодую картошку со сметаной, потихоньку о чем-то пересмеиваясь.
Какие ее сыночки ладные, большие, красивые… Каждая готова таких сцапать, каждая рада! Но нет, не бывать этому! Никого Маша к ним не подпустит…
– Спасибо, мам, – сказал Володя, наскоро утирая губы. – Мы тут пробежимся, ладно? Мы не поздно.
– А чаю?! – всполошилась Маша. – Чаю-то?
– Вечером попьем, мам, – добавил Вадим, торопясь выйти с братом.
– Да куда ж вы?! – выдохнула им вслед Маша, но они, верно, ее и не слышали.
«Точно – к девкам пошли!..» – тяжко свалилась на нее худшая из возможных догадка.
Сыновей не было долго. Уже в одиннадцатом часу, когда в предусмотрительно затянутые марлей окошки начали ломиться мохнатые ночные бабочки, появился Вадик, сонный, зевая.
– А где Володька-то? – хмуро спросила его Маша, что-то починявшая в свете настольной лампы.
– Он Аню Самойленко пошел проводить. Сейчас придет.
Вадик двинулся выйти из комнаты, но его остановил материн окрик:
– Какую такую Аню?! Говори! Отвечай матери! – Маша бросила рукоделье и неловко, засидевшись, поднялась со стула.
– Да председательши дочку, – ответил сразу проснувшийся Вадик. – Чего ты так переживаешь? Сейчас придет. – Вадик, беспокойно и досадливо глянув на мать, повернулся, намереваясь уйти к себе.
Самойленки были местной аристократией. Отец Аньки служил главным инженером на их химзаводе, а мать недавно назначили главой поссовета. Но сейчас это не имело никакого значения. За сыновей? Маша никого не побоится!
– Да как же ты брата родного бросил-то? – всплеснула она руками.
«Одного… с этой!»
– Ой, ну мам! – опять вздрогнул Вадик. – Чего ты? Он взрослый! Что его эта Анька – изнасилует, что ли?!
«А вот и может! Чего от нее хорошего-то ждать!» Маша почувствовала, что на секунду даже заненавидела младшего сына, но это быстро прошло, и она заплакала злыми, бессильными слезами.
– Ох, мам, ты хоть бы таблетки какие себе выписала…
– Ты как с матерью разговариваешь?! – снова завелась Маша, но тут на кухню вошел, недоуменно поводя глазами, Володя.
– Чё случилось-то? На улице ваш крик слыхать! Как в дурдоме.
– Ох! – схватилась за левый бок Маша и тяжко опустилась на стул.
– А? – обратил Володя вопросительный взгляд на брата.
Тот развел руками:
– Говорит – я тебя бросил…
Маша уже ничего не видела от слез, ее трясло, как в лихорадке, в левом боку кололо.
– Ну, ты, мам, ей-богу, – заговорил Володя, но его слова доходили до Маши словно через ту серую, вязкую стекловату, что производили на их заводе. – Будто я в четыре утра пришел…
– Ка-капелек моих мне дай…
Володя быстро принес из Машиной комнаты флакончик валерьянки и стакан. Самой накапать у Маши не получилось, флакон игриво звенел о край стаканчика, и Вадик, перехватив лекарство, щедро натряс ей капель. «Кошачий коньяк», как называли его ребята, резко ожег Маше горло, но от этого она сразу пришла в себя, охая и утираясь мокрым, хоть выжми, платком.
– Мам, я не понимаю, – заговорил Володя, так и стоя перед ней, как вросший в пол, – одиннадцати часов нет, я по поселку только и прошелся… Чего ты устраиваешь?
Это слово очень обидело Машу.
– Я устраиваю?! Это ты… – И она опять – уже напоказ – схватилась за левый бок.
– А если меня в армию заберут – ты каждый день… – Володя не нашел подходящего слова и покрутил в воздухе пальцами, – так будешь?
«В армии хоть девок нет!»
– При чем здесь армия! – тоскливо взвыла Маша. – По девкам шастать не надо!
– Я по девкам не шастаю, – досадливо пояснил сын. – Я провожал домой девочку.
– Да какая она «девочка»! «Девочка»! Уж у нее, поди, сотня таких, как ты, было, у «девочки» этой! – выкрикнула Маша, чувствуя, как у нее снова начинается трясучка.
– Мама, ты ничего о ней не знаешь, – отрезал Володя, что-то пробормотал брату, и они, не обращая внимания, что несчастная Маша рыдает в голос, вышли из кухни.
«Знаю, знаю!.. Я все о них знаю! Им бы только!..» – хотела было крикнуть вслед сыновьям Маша, но те, видно, разошлись по свои комнатам и ничего все равно не услыхали бы… Да и слушать не хотели.
Потом нескупо отмерянная Вадиком валерьянка расползлась по Машиному телу, доставив туда глухоту, тупое отчаяние и некое подобие успокоения.
«И ведь не сказал, что не будет с ней гулять! Не захотел мать успокоить, утешить…»
С сыновьями в этот вечер Маша больше не разговаривала, завтрак тоже прошел в тягостном, как похмелье, молчании.
«Даже не спросили, как я себя чувствую, – подумала Маша. – Одни девки в голове. На мать им наплевать…»
Вадик поел быстро, сказал, что будет к обеду, и ушел – он занимался в автошколе, хотел получить водительские права. Когда они остались с Володей наедине, Маша вдруг решила поговорить со старшеньким, убедить его…