Неожиданно его бросило в дрожь, а по всему телу выступил холодный пот; Кроу почти вспомнил голоса, которые гулким загробным эхом отдавались у него в голове. Эти ощущения длились считанные секунды, однако этого хватило, чтобы Титусу стало дурно, а ноги его подкосились. Злясь на себя и не слишком задумываясь о последствиях, он потянул за ручку двери — и та отворилась. Кабинет Карстерса разительно контрастировал с остальными комнатами дома.
Ни пыли, ни беспорядка. Это было довольно просторное и ухоженное помещение. На восточном ковре выстроились столы и стулья. Еще один массивный письменный стол подпирал стену, на которой выстроились в ряд шесть живописных полотен, выполненных маслом, все в одинаковых золоченых рамах. Они привлекли внимание Титуса в первую очередь, и он подошел поближе. Под каждой картиной имелась небольшая табличка с датами, но без имен.
На первом портрете был изображен смуглый мужчина с крючковатым носом, в тюрбане и грубом бурнусе — очевидно, араб. На табличке значилось: 1602–1668. На втором — еще один азиат ближневосточного типа, но уже в шелковых одеждах шейха или принца, а цифры на табличке стояли другие: 1668–1734. Третий датировался 1734–1790 годами, а сам портрет изображал мускулистого негра с высоким лбом и волевыми чертами лица — судя по всему, эфиопа. На четвертом портрете хмурился молодой человек в парике и коротких штанах в обтяжку, а табличка под ним гласила: 1790–1839. С пятого смотрел бородатый темноглазый мужчина в жилете и с моноклем, страшно бледный. Даты были такие: 1839–1888. На шестом же…
На шестом красовался не кто иной, как сам Карстерс, а под рамой стояли цифры 1888–1946!
Кроу вновь оглядел таблички, недоумевая, что все это может значить и почему даты точно следовали одна за другой. Может, все эти люди в прошлом возглавляли некий культ, и цифры означают годы их правления? Но 1888… да, здесь прослеживалась логика. Вряд ли это год рождения Карстерса, поскольку в таком случае ему было бы всего пятьдесят семь лет! А ведь выглядит старик как минимум лет на пятнадцать, если не все двадцать, старше! Несмотря на свою удивительную энергию, он явно производит впечатление человека в летах. А что означает эта последняя дата? 1946 год? Неужели он способен предугадать день собственной кончины? Или это всего лишь последний год его «председательства»?
Титус пробежал глазами назад к первой картине, на которой был изображен крючконосый араб, и вдруг в его сознании что-то щелкнуло. Знакомая дата — 1602 год! Ему вспомнилась цифра, нацарапанная красными чернилами на полях старого атласа. 1602, предполагаемая дата рождения Антихриста… в месте, некогда известном как Хоразин Проклятый!
И все равно выходит какая-то несуразица? Или?.. В голове у Кроу по-прежнему стоял туман, или, вернее сказать, в нем образовалась некая бездна, которая отчаянно пыталась чем-то заполнить себя; некая ментальная разрезная картинка, в которой не хватало множества фрагментов, отчего она упорно отказывалась складываться в единое целое. Титус догадывался, что где-то в глубине его сознания наверняка таятся ответы, просто они не желают всплывать на поверхность.
Выходя из кабинета Карстерса, он с опаской оглянулся через плечо на портрет хозяина дома. И в этот миг откуда-то с края рамы шлепнулся на бухарский ковер белый извивающийся червяк…
Никто ему не мешал и не следил за ним, и Кроу проработал весь вторник, среду и утро следующего дня, не разгибая спины. Однако после легкого обеда в четверг он решил, что не мешало бы глотнуть свежего воздуха. Надо сказать, одновременно ему попался в библиотеке очередной червь, и Титус отметил про себя, что непременно нужно поговорить на эту тему с Карстерсом. Кто знает, вдруг эти твари представляют угрозу для здоровья?
Поскольку день за окнами стоял солнечный, Титус вышел прогуляться по саду. Правда, вместо широкой подъездной дороги он выбрал одну из узких запущенных тропинок.
Юноша с упоением, полной грудью дышал свежим январским воздухом, и вскоре его усталости как не бывало. Он даже подумал, что неплохо бы совершать такие вылазки почаще: если все время работать, не давая себе развеяться, то недолго и самому покрыться пылью и плесенью под стать особняку.
Титус не мог с уверенностью сказать, где в этот час находится его хозяин, однако, дойдя круговым путем до главных ворот, он сделал вывод, что Карстерс в отъезде. По крайней мере за корреспонденцией он явно не приходил. Титус заметил в почтовом ящике несколько писем; два верхних торчали наружу, мешая металлической крышке до конца закрыться. Титус уже успел порядком озябнуть и потому, вынув из ящика корреспонденцию, поспешил по извилистой тропинке назад в дом. Из чистого любопытства он принялся разглядывать конверты. На одном из них адресат был указан неверно. Письмо предназначалось мистеру Карстейну, юристу, проживающему в поместье «Могильники». Титус присмотрелся к бледному почтовому штемпелю и не без труда разглядел герб лондонского Сомерсет-Хауса.
Сомерсет-Хаус! Уж не там ли расположен главный офис бюро регистрации актов гражданского состояния? Да, но какое отношение к нему имеет Карстерс?
И вновь на Титуса нахлынула тошнота. Приподнятого состояния духа как не бывало; подозрительный конверт подрагивал в неожиданно ослабевшей руке. Внезапно мысли его пришли в движение; он отчаянно пытался что-то вспомнить, вести безуспешную борьбу с невидимым внутренним голосом, который пытался уверить его, что это, мол, все ерунда. Но теперь он знал: голос лжет.
Спрятавшись за буйно разросшимися кустами, чтобы никто не мог его заметить из дома, он вытащил из пачки пухлых конвертов письмо со штемпелем Сомерсет-Хауса и положил его к себе в карман. Затем, обливаясь холодным потом, занес оставшиеся письма в дом и положил на столик перед кабинетом Карстерса. Возвращаясь в библиотеку, он обратил внимание, что подвальная дверь приоткрыта. Было слышно, что внизу кто-то ходит. Титус крикнул:
— Мистер Карстерс! Тут для вас почта. Я оставил её на столике рядом с вашим кабинетом.
Шаги тотчас прекратились, а спустя мгновение донесся голос Карстерса:
— Благодарю вас, мистер Кроу. Сейчас я поднимусь наверх.
Не дожидаясь его появления, Кроу поспешил в библиотеку и какое-то время сидел за рабочим столом, не зная, как быть дальше, и дивясь бессознательному порыву, который заставил его похитить чужое письмо. В первый же день Титус перенес в библиотеку электрический чайник, чтобы готовить себе кофе. И вот сейчас, случайно бросив взгляд на этот чайник, юноша принял решение. Теперь положиться можно лишь на собственную интуицию. Другого выхода нет.
Поскольку Карстерс мог в любую минуту нагрянуть в библиотеку, Титус обставил все так, будто готовит себе растворимый кофе — изобретение военных лет, против которого он, однако, ничего не имел. Наполнив кружку кипящей водой, он держал конверт над паром, пока не отошел клапан. Дрожащими пальцами Титус вытащил письмо, а конверт положил обратно в карман. Затем он поместил письмо между страницами своего блокнота, чтобы со стороны казалось, будто он работает.
Все эти предосторожности оказались излишними, потому что в библиотеке так никто и не появился. На официальном бланке Сомерсет-Хауса он прочел следующее: