Муж молча смотрел на нее. Испытующе: мол, о чем это ты? И обреченно: блицкриг сорвался, спонтанной близости не случилось, а Верка, кажется, чем-то недовольна, значит, предстоит разборка. Веру укололо угрызение совести: она последнее время так мало уделяет Жоре внимания, так мало проводит с ним времени, так нетерпима и вспыльчива! А он терпит… пока. Прежде Вера была убеждена в том, что это муж ответственен за охлаждение, которое она испытывает к нему. Теперь обиды как-то стерлись, претензии она научилась обращать скорее к себе, чем к близким людям. Но охлаждение осталось. Удивительным образом судьба чудесных фонариков, свалившихся с неба к ее ногам, сейчас волновала Веру гораздо живее, нежели судьба ее отношений с мужем: как-то было понятно, что Жора в ближайшее время никуда не денется, а вот небесные фонарики исчезли из поля зрения!
Вера заглянула за пазуху. Нету.
– Куда ты их положил? – спросила, стараясь быть максимально дружелюбной и не выказывать раздраженного нетерпения.
Жора, явно не чувствуя за собой никаких провинностей, развеселился:
– Подруга дней моих суровых, ты о чем?!
Вера растерянно обвела глазами комнату. Свет от стосвечовой лампочки, недавно вставленной в прозрачное бра за неимением выбора, до сих пор казался слишком ярким. В этом резком свете проступали потертости и застарелые пятна на обоях в давно не модный цветочек, щели дешевого мебельного гарнитура, который был куплен к свадьбе в начале девяностых и почти сразу стал рассыхаться. Взгляд царапнули дареные вазы, которые не подходили друг к другу и не имели права стоять рядом. Безупречно красивая черно-белая фотография на стене, сделанная отцом, тащила за собой хвост воспоминаний о непростом Верином детстве – среди творчества и нищеты, богемного веселья и пьянок…
Вера почувствовала, что чудо, едва блеснув, безнадежно ускользает из рук. Глаза стремительно налились слезами.
– Нет? Ты не брал мои фонарики? Не находил? – всхлипнула она. Уже поверив, что муж ничегошеньки не понимает, добавила: – Такие фонарики, как елочные игрушки из фольги. Серебристые, блестящие.
– Понятно.
Тактичный Жора не стал вдаваться в подробности: откуда взялись, зачем нужны, что в них особенного… Сразу взялся за дело:
– Где ты их оставила? Давай поищем! Когда раздевалась – в прихожей на тумбочке? – Он метнулся было к двери.
– Нет! – надрывным выкриком остановила его Вера. Даже ухватила за руку, чтобы не уходил. – Они были здесь: у меня в руках, у меня за пазухой! Ты, когда вошел, ты делал что-нибудь в комнате? Ты… ты…
Она остановилась. С языка рвалось абсолютно немыслимое: «Ты меня не трогал?» Муж сочтет ее безумной и будет прав!
– Верочка, – сказал Жора мягко и ласково, – послушай меня. Я пришел – темнота, тишина в квартире. Думал, и ты, и Юрка еще где-то бродите. Разделся. Иду мимо комнаты, смотрю – ты. Дрыхнешь, как сурок. Я прогулялся по коридору налево, – муж употребил эвфемизм, обозначавший в их семействе санузел, – выключил свет в прихожей и – к тебе… будить.
Он выразительно вздохнул. Вот, мол, я старался, рассказывал, и рассчитываю на достойную награду.
– А… Жорочка, а… загляни, пожалуйста, под диван. Там ничего не валяется?
Муж как ни в чем не бывало поддернул свои приличные, собственноручно им отутюженные брюки, опустился коленями на метенный три дня назад пол и внимательно обследовал пространство под диваном, под креслом, под шкафом. Вера невольно улыбнулась. Такое вот бесшабашное, бескорыстное добродушие она любила в нем когда-то, прощала ему за это многие глупости. По сей день эта черта рождала в ее душе уважение к супругу, даже нежность.
Жора между тем поднялся на ноги и принялся отваливать от стены спинку дивана, чтобы заглянуть за нее.
Вера судорожно вздохнула, сказала бесстрастно:
– Я поняла. Это был сон… Жорка, можно я тебе расскажу мой сон?!
Муж, завершивший бесплодные поиски, тут же сел рядом. Сказал с лукавой небрежностью:
– Ну, так и быть, расскажи!
Вера принялась рассказывать, как спаслась от ливня, как любовалась им с балкона, как посыпались к ее ногам серебристые небесные стрелы. Как жадно собирала их – нежные, тонкой работы, так похожие внешне на елочные игрушки из фольги, а на ощупь упругие и прочные, будто из металлического сплава. Как совала их за пазуху и в подол и благоговейно несла в дом…
Убогий желтый свет заливал убогое жилище… Вера судорожно расплакалась на мужниной груди. Жора – все-таки умница! – ее поглаживал, молча утешал, не делая никаких попыток поприставать.
– Верк, завтра пойдем в дом обоев и купим, какие тебе понравятся. – Приземленная фраза прозвучала удивительно легко и уместно. – К ним люстру присмотрим, торшер. Мне дали премию. Потом насчет мебели подумаем.
Вера судорожно вздохнула, муж не дал ей заговорить:
– Насчет Юрки не беспокойся! Мы с тобой уже достаточно отложили ему на учебу и еще отложим! Нам хватит и на то и на другое – я посчитал!
– Жорочка, спасибо, мой родной!
Вера уже возвращалась к жизни. Ей хотелось отблагодарить мужа – не за обои только, хотя приятно! – за его чуткость и такт. Но она вовремя сообразила: не сегодня!
Вскоре вернулся безобразно долго болтавшийся неизвестно где сын и застал родителей за совместным приготовлением ужина под необычайно теплую и дружественную беседу.
* * *
Определенно Ксении Алексеевне было не меньше тридцати пяти. Но и не больше тридцати шести. То есть его, Ярослава, ровесница. Она сидела за столом боком к вошедшему, и Ярослав отчетливо видел, как она стройна. Облегающая блузка, короткая юбка подчеркивали достоинства фигуры и ног. Офисный стиль на этом заканчивался. Волнистые каштановые волосы, некогда коротко стриженные, теперь, отрастая, беспорядочно обрамляли шею – непослушные кончики торчали в разные стороны. Макияжа почти никакого, а лицо-то бледное, чтобы не сказать «блеклое». Улыбка красит, но не улыбается же она двенадцать часов подряд! Ярослав успел приметить и низковатый для офисной обуви каблук изящных туфель.
Помимо хозяйки кабинета, его взгляд притягивала обширная лужа чистой воды под закрытым наглухо окном.
Ярослав представился, получил заверения, что женщина наслышана о его визите, и приглашение садиться. Она сама вышла из-за письменного стола и расположилась во втором кресле у низкого чайного столика вполоборота к Ярославу. На губах ее уже рождалось: «Чай? Кофе? Угощайтесь: мед, печенье…»
Но Ярослав снова смотрел ей в глаза.
– Ну что, Ксения Алексеевна, собрались развалить на хрен всю организацию вместе с руководством? Они, – он вздернул подбородок к потолку, – как я успел заметить, вас нежно любят.
– Меня все любят, – произнесла главный психолог «ЧеНепа» с ироничной гримасой, – кроме отдельных, особо устойчивых экземпляров… Почему развалить?
– Вы своей вселенской скорбью прошибли здоровенную дырку в энергетической структуре вашей богоспасаемой фирмы. Это невообразимо! Чтоб один человек страдал минимум на двадцать метров в диаметре с такой интенсивностью, что энергия в дыру так и сифонит! – Ярослав, увлекшись, говорил с искренним восхищением.