Майор быстро просмотрел описание. Потом стал вчитываться внимательней – было что почитать и чему удивиться. Как оказалось, существо рождено обычной женщиной – учительницей Полиной Захарук, сосланной в 1949 году в лагерь под Мурманск. Две акушерки стали свидетелями того, как чудище вывалилось из ее чрева.
Охрана хотела сжечь новорожденного монстра, однако какие-то биологи из числа заключенных упросили этого не делать. Четыре года уродец рос в собачьей клетке, «враги народа» делились с ним своей пайкой. Научили произносить отдельные слоги, просить есть, пить.
О необычном случае было доложено в Москву, и в лагере уже ждали приезда каких-то ученых. Но они все не ехали и не ехали, а потом лагерь был ликвидирован. Существо исчезло бесследно, осталась только фотография.
Майор перелистнул страницу, и вдруг его взгляд наткнулся на директиву, которую, судя по свежести бумаги, вклеили в дело совсем недавно. Он быстро пробежал глазами текст: «...В случае обнаружения... принять меры к охране... исключить любые контакты... незамедлительно сообщить в официальное представительство фонда «Врачи мира за милосердие»... при возможности обеспечить доставку...»
Ниже были вписаны от руки несколько телефонов – судя по коду, иностранных.
Соляков оторопел. Некоторое время он сидел, уставившись на текст и пытаясь осознать прочитанное. Директива в категоричной форме отнимала у него право на какую-то самостоятельность в этом деле.
«Впрочем, снять с себя ответственность и переложить ее на авторов документа – не самый скверный исход, – подумал он. – Хорошо. Доставка так доставка. Главное, появилась хоть какая-то определенность. Главное, я знаю, что мне теперь делать».
* * *
Сударев позвонил в клинику поздно вечером. Донской был прилично пьян, но смог собраться с мыслями и ответить.
– Что ж ты, Андреич?.. – укоризненно произнес Сударев. – В городе уже говорят, что ты моего человечка нашел, а сам молчишь.
– В городе говорят? – удивился Донской. – Интересно, кто?
– Отвечай, нашел или нет?
– Ну... Да, нашел... только что. Как раз хотел вам звонить.
– Хотел он... – ворчливо проговорил Сударев. – Ладно, хватит нам с тобой в прятки играть, сейчас я за ним приеду.
– Нет-нет! – запротивился Донской. – Сейчас нельзя, ни в коем случае! Он не в том состоянии...
– Хватит! – рявкнул собеседник. – По городу бегать у него есть состояние, а со мной говорить – нету? В общем, жди.
– Подождите. Я хотя бы проверю, сможет ли он...
– И проверь. Пока будем ехать – успеешь проверить, – многозначительно сказал Сударев и повесил трубку.
Донской выпил залпом стакан лимонного сока, чтоб взбодриться, после чего поднял по тревоге дежурную смену и велел готовиться к приему гостя. Дело нашлось для всех.
Сам он отправился во флигель и поговорил с Луковым. Тот, оказалось, был вовсе не против встречи с Сударем и даже согласился говорить из барокамеры, чтобы спрятать свою наружность.
Через сорок минут у крыльца просигналила машина. Сударев уже не был таким добродушным, каким его привыкли здесь видеть.
– Что-то ты темнишь, Андреич, – пробормотал он, заходя в освещенный холл. – Да не надо мне твоего кофе, давай к делу.
– Хорошо, Борис Васильевич, – смиренно проговорил Донской. – Только вот что... Пациента я вам не отдам, ему нельзя уходить из-под наблюдения.
– Это еще что за номера?!
– Таковы обстоятельства. Он в очень скверном состоянии.
– А тебе не начхать на его состояние? Кто он тебе – брат, сват?
– Он – мой пациент. Этого достаточно.
– И дальше что?
– Он находится в барокамере. Можете поговорить с ним через переговорное устройство.
– Тьфу ты... Ладно, пусть хоть в параше сидит, лишь бы толк был.
Оба оказались в подвале флигеля, перед массивным корпусом барокамеры. Сударев с хмурым видом обошел ее, заглянул в окошки из толстого стекла, но оказалось – они изнутри заклеены фольгой.
– Ох, темнишь ты, Андреич...
– Можете начинать, – холодно ответил Донской и постучал ногтем по коробочке с красным глазком.
– Здесь, что ли? – Сударев уселся на стул перед переговорником, недовольно озираясь. – Лука, ты здесь?
– Здесь, – прозвучал приглушенный, искаженный динамиком голос.
– Ну а откуда я знаю, что это Лука?! – взорвался Сударев. – А если ты мне туфту подсунул, Андреич? Ты учти, дела такие идут, что я никому не верю! Никому!
– Мне можешь верить, – донеслось из динамика. – Хочешь докажу? Что тебе напомнить, Сударь? Как ты с двенадцатилетними школьницами на даче развлекаешься? Или...
– Заткнись! – заорал Сударев и замолотил кулаками по глухому металлу. – Заткнись, закрой рот, сука!
Он быстро обернулся на Донского, который стал невольным свидетелем разговора.
– Уйди, Андреич! Выйди отсюда, я с ним сам говорить буду.
– Не беспокойтесь, – заверил Донской, покидая помещение. – Я свято храню врачебную тайну.
– Лука, ты что? – зашептал Сударев, оставшись один. – Ты что такое несешь? Рехнулся в этой бочке, да?
– За чем пришел?
– Ясно за чем. За деньгами, дорогой мой. Надо бы знать, куда ты их дел, люди волнуются.
– Никаких денег ты от меня не получишь, – прозвучал бесстрастный ответ. – Забудь мое имя, я тебе уже не приятель и делами твоими грязными заниматься не стану.
– Что? – У Сударева затряслись щеки. – И это ты мне говоришь? Ты? Да с каких это пор мои дела стали для тебя грязными?
– Они всегда были такими. Зато я стал другой.
Сударев расхохотался, но веселья в его смехе не было.
– Ты... Ты стал другой? – выдавил он. – С чего бы? Книжек честных начитался? А может, и в церковь ходить стал? Да ты же еще в штаны мочился, а уже ворюгой был! Ты читать в тюрьме научился! И мои дела тебе грязные?
– Меня не застыдишь, – все так же холодно и спокойно отвечал голос из динамика. – Я всю жизнь в скромности прожил, а ты только салом обрастал. Я вором стал, чтобы власти этой поганой не служить. А ты готов любой власти зад лизать, только бы кусок перепал. И еще, Сударь, на моих руках крови человеческой нету. А на свои посмотри... Напомнить, где ты владимирских ребят закопал, или сам помнишь?
– Заткнись! – прошипел Сударев и лихорадочно обернулся, боясь, что его подслушивают. – Чего это ты, Лука, такой храбрый стал да совестливый? Нового хозяина нашел? А я ведь с твоим хозяином быстро разберусь. И бочка эта не поможет, в которой ты прячешься.
– И думать забудь, Сударь! Ты никого здесь не тронешь. А то ведь я не только владимирских пацанов вспомнить могу...