Контраст между двумя мужчинами был разительный. Один тридцатичетырехлетний, красивый, успешный и наглухо закрытый для всего, что не входило в сферу его интересов. Зато второй — совсем, совсем другой, определенно.
А еще муж Лени не любил собак. Однажды Джон Фланнери пришел на их очередную встречу с Любой, датским догом, похожим на ожившее черно-белое полотно Джексона Поллока. Увидев огромную псину впервые, Лени прямо в ладоши захлопала от радости. Собака была тиха, как омут. На людей она смотрела с интересом, а особо везучим клала на колени свою массивную голову и закрывала глаза. Когда она в первый раз проделала это с Лени, та засмеялась и сказала, что у нее на коленях как будто лежит арбуз.
— Я всегда говорю, что выгуливаю аэробус.
— Вот-вот, точно! Ты и путешествуешь с этой громадиной?
Фланнери улыбнулся и потрепал Любу по спине.
— Ну конечно, а почему бы и нет? В поезда ее пускают. Когда она хорошо себя ведет и у нее есть билет.
— Она объехала с тобой весь свет?
— Нет, только Европу. Я приобрел ее в Греции, когда был там. С тех пор она со мной. А разве я не рассказывал тебе ее историю?
Лени покачала головой, едва не мурлыча от удовольствия. Она всегда полагала, что Фланнери — ирландец, с таким-то именем и талантом рассказывать — завораживающе, смешно, иронично. Ей уже не терпелось услышать продолжение.
— Помнишь, я говорил тебе, что поехал в Грецию, чтобы помочь приятельнице построить дом? Ее звали Хелен Варко. Мы познакомились в Риме, на курсах кулинарии, которые посещали вместе, и стали друзьями. Чего она не сказала мне с самого начала, так это что она умирает. Перед смертью ей хотелось сделать две вещи: научиться готовить пару-тройку отменных блюд у настоящего шеф-повара и начать строить дом, который она проектировала годами, на своем клочке земли на Сифносе… Люба была ее собакой.
Как это нередко бывало, Фланнери вдруг умолк и уставился куда-то в пространство. Со временем Лени научилась не отвлекать его в такие минуты. Она думала, что он предается воспоминаниям или обдумывает что-то, прежде чем продолжить рассказ. Она никогда не спрашивала, что означают эти внезапные паузы, и в конце концов даже полюбила их как еще одно проявление многогранной и непредсказуемой личности Джона.
На самом деле Фланнери не преследовал никакой другой цели, кроме драматического эффекта. Впервые он использовал этот прием в день их с Лени знакомства и увидел, как она буквально застыла на краешке стула, ожидая продолжения рассказа. С тех пор он включил его в свой репертуар.
— К чему все это идет?
Застигнутая врасплох, она и вправду не поняла, о чем он. Какое-то время она ничего не отвечала, только моргнула несколько раз, пытаясь угадать направление его мыслей.
— К чему идет что, Джон?
Он показал пальцем на нее, потом на себя, на нее, на себя. Смотрел он прямо на нее, но его глаза ничего не выражали.
— Это. Ты и я, Лени. К чему приведет то, что происходит между мною и тобой?
Не успела она обдумать его вопрос, а подсказанные и отшлифованные годами опыта вымыслы, домыслы, увертки и отговорки уже крутились у нее на языке. Лени Саломон хорошо умела лгать и изворачиваться, в этом она поднаторела. Скрытные люди все такие. Она уже знала, как будет маневрировать словесными уловками: сначала она спросит: «Что ты имеешь в виду, Джон? Я не знаю, о чем ты говоришь. Что между нами такое происходит?» И, что бы он на это ни ответил, она добавит…
Нет.
Ее сердце поднялось и громко сказало НЕТ, — не на этот раз, не с этим хорошим человеком. Не надо лжи, не надо притворства. Внутри Лени началось соревнование — кто кого перекричит: сердце вопило «Скажи ему правду!» — в то время как вся остальная ее перепуганная сущность возмущалась: «Ты что, спятила?»
Она почти влюбилась во Фланнери. Она его уже обожала. И это была правда. Никаких сомнений — еще пара встреч и разговоров, и она будет его со всеми потрохами. Так что же, все это ему рассказать? Да, именно это.
Он смотрел на нее неподвижно, как сова. Время от времени он моргал, но реже, чем ей хотелось бы. Он и впрямь походил на сову, когда сидел напротив и ждал от нее правды, от которой у всех начнутся неприятности. Ее увечную ногу заломило, и Лени едва не улыбнулась. Потому что эта нога всегда начинала ныть, когда у нее были проблемы. Она не знала почему, но это случалось регулярно; как будто даже нога предупреждала: «Не пытайся отрицать, ты влипла».
— А что думаешь ты, Джон?
Он ответил сразу:
— Когда-то я был женат. Я тебе не рассказывал, но это так. Боялся сказать, некоторым женщинам это не нравится. Им кажется, что развод — это обязательно пятно в биографии. Но наш брак был очень хорошим, и, оглядываясь назад, я не изменил бы в нем ни одной мелочи, даже если бы мог.
Лени не понимала, к чему он клонит, но предпочла не перебивать. Она-то с самого начала полагала, что Джон был женат и, может быть, не однажды.
— Наш брак распался через двенадцать лет просто потому, что мы начали развиваться в разных направлениях. Такое бывает. С тех пор я не слишком… общителен в этом смысле. И потому мне было так легко собраться и уехать из Америки. Ничто меня там не удерживало, никакие обязательства. Но когда я оказался в Греции, где помогал Хелен строить ее дом, я словно снова женился, и мне это очень нравилось. Тесная связь и общение с человеком, который тебе небезразличен, — прекрасная штука. И тогда я понял, как много потерял за годы, которые провел один.
Лени не удержалась и спросила:
— Ты был с Хелен?
Он медленно покачал головой.
— Нет. Никто из нас этого не хотел. Мы знали, что нам суждено быть только друзьями, но мы и за это были благодарны. Этого было более чем достаточно. Я считал, что Вена станет для меня лишь транзитной остановкой. Думал, пошатаюсь здесь несколько дней, взгляну на полотна Климта, может быть, оперу послушаю, поем захеровского торта… А потом я встретил тебя, и все началось. И вот я не знаю, что с этим делать. — Он улыбнулся, впервые за несколько минут, погладил собаку. — Я спрашивал у Любы, что мне делать, но она не отвечает.
Лени внутренне содрогнулась, но и сама не могла бы сказать, от страха или от радости. Слова не шли на ум. Хотелось что-нибудь сказать, но в голове не было ничего — ничего, кроме громадной надежды на то, что он продолжит говорить о своих чувствах.
— А знаешь, почему я пришел с Любой именно сегодня, а не раньше? Причин две — во-первых, я боялся, а вдруг ты не любишь собак. Смешно, правда? Ну не любишь, и какая разница? Но, пусть это глупо, для меня это было важно… Другая причина была такая: сегодня утром я проснулся и, лежа в постели, подумал: «А захвачу-ка я сегодня собаку. Если они друг другу понравятся, я расскажу Лени про то, что я разведен. Даже если ее это шокирует, все равно, пора ей узнать». Так что это вы с Любой во всем виноваты. Если бы вы друг другу не понравились, то ты ничего такого не услышала бы.