— Я не хочу, чтобы ты был здесь, Саймон. Я хочу, чтобы ты ушел.
Она закрыла глаза и склонила голову. А он ничего лучше не придумал, чем уставиться на троодона.
Похоже, она удивилась, когда мгновение спустя открыла глаза и снова увидела его.
— Ты еще здесь. Почему ты еще здесь? — Ее голос звучал требовательно.
— Лени, нам нужно кое о чем поговорить — это важно.
— Я не хочу с тобой говорить, Саймон. Я хочу, чтобы ты ушел. Почему ты не исчез?
Резкость ее тона, похоже, огорчила зверя. Хейден подумал, бывают ли динозавры, обученные нападать по команде, как псы.
— Почему ты еще здесь?
— Потому что я хочу быть здесь, Лени, — раздраженно ответил он.
— Здесь другие правила, — язвительно произнесла она. — Это мой мир, и сны тоже мои. Если мне что-нибудь в них не нравится, я приказываю, и это исчезает.
В подтверждение своих слов она повернулась к динозавру и сказала:
— Уходи.
Тварь в буквальном смысле испарилась. Не дав ему и минуты на то, чтобы переварить это чудесное исчезновение, Лени повернулась к Хейдену и тем же тоном произнесла:
— Уходи.
— Забудь об этом, Лени. Я настоящий, а не часть твоего сна.
— Ты не можешь быть настоящим, Саймон, ты же умер.
— Мы оба умерли, и именно поэтому я здесь, а не потому, что я тебе приснился.
Оба изо всех сил переваривали новую информацию. Но это было все равно что пытаться на скорость съесть буханку хлеба. Как ни жуй, рот все равно остается набитым, горло — сухим, а челюсти устают. А хлеба еще вон сколько — жевать не пережевать.
Рациональная даже в смерти, Лени не согласилась с этим. Она не могла принять и поверить в то, что сказал ей Саймон: будто он не часть мира ее снов. Этот мир научил ее вызывать и изгонять духов, этим она и занялась сейчас. Она вызвала того Саймона Хейдена, которого помнила и с кем была в жизни. Любовника, который обращался с ней хорошо, но недолго, и плохого парня, в которого он превратился, покинув ее корабль.
Вызванный Лени Хейден материализовался на том же месте, где до него стоял троодон. Этот второй Саймон был одет с иголочки. Его рубашка сияла густой глянцевой белизной, словно молоко, льющееся из бутылки. Ногти сверкали безукоризненно свежим маникюром. Он улыбнулся и обнажил зубы, цветом похожие на гнилую репу, а видом — на покосившиеся могильные камни. Похоже, ни зубная щетка, ни инструмент стоматолога не касались их с тех самых пор, как была изобретена бормашина.
— Черт! — воскликнул настоящий Хейден во второй раз. Он понял, что она только что сделала, но вид другого человека с таким же лицом, как у него, нисколько его не смутил. Что его смутило, так это коричневое кладбище у «него» во рту. — Что это с моими зубами? Они не такие. — Он пожалел, что у него нет с собой маленького зеркальца. Не может быть, чтобы они были так безобразны.
Хейден номер два ничего не сказал, но продолжал, к несчастью, скалить зубы. Сунув руки в карманы, он беспечно склонил голову набок а-ля Джин Келли, [23] в голливудской манере, словно говоря: я могу ждать хоть целый день, ведь я знаю, кто я такой.
— У тебя кошмарные зубы, Саймон. Я тебе не раз это говорила.
— Да, конечно, но не настолько же. Господи, Лени, неужели ты таким меня запомнила?
Она по-прежнему смотрела не на него, а на своего воображаемого Хейдена. Ее мозг работал очень быстро. Здесь, в этом месте, любой предмет может существовать в двух экземплярах, стоит только захотеть. Она могла бы создать пять Саймонов Хейденов пяти разных расцветок, если бы пожелала. Поэтому ее не смущало, что перед ней стояли два Саймона. Но она не могла понять, почему номер первый не исчез, когда она ему приказала. Впечатление было такое, как будто один из ее снов внезапно обрел собственный разум. Это пугало. До сих пор смерть казалась Лени вполне предсказуемой. Впервые здесь она словно крепко треснулась головой о крышу автомобиля, резко затормозив на большой скорости. Что это, проверка?
Настоящий Хейден подошел к номеру второму и внимательно его оглядел.
— Что это у тебя за одеколон?
— «Сандаловое дерево», — ответил номер второй голосом чуть более низким, чем у оригинала.
— «Сандаловое дерево»? В жизни не пользовался одеколоном с запахом сандалового дерева.
Лени откинулась на спинку скамьи, опираясь на разведенные в стороны локти:
— Это мне нравится запах сандалового дерева на мужчинах, если ты не возражаешь. Надеюсь, ты не против, если он будет пахнуть так, как нравится мне?
Будь настоящий Хейден где-нибудь в другом месте, он бы возражал. Для него одеколон был все равно что личная роспись, один из способов сказать миру, кто ты такой. Вонять отвратительным одеколоном с сандаловым деревом — все равно что подписываться не той рукой.
А еще номер два был на пару дюймов ниже, чем надо, но Хейден не стал привлекать внимание Лени к этому несоответствию. Он продолжал рассматривать своего клона, который был вовсе не клоном, но походил на него так сильно, что любой изрядно помучился бы, пытаясь их различить. У настоящего Хейдена таких проблем не было. Мерзкие зубы, тошнотворный одеколон, не тот рост… Он отмечал все больше и больше деталей, которые рознили его с этим самозванцем, и это его бесило. Придуманная Лени версия его самого вовсе не была им.
Его разочарование достигло апогея, когда номер второй попросил чего-нибудь поесть — может быть, авокадо? Хейден терпеть не мог авокадо. Эти странные зеленые штуковины всегда напоминали ему безногих лягушек…
— Я терпеть не могу авокадо. Никогда бы его не попросил.
Не успел он это промолвить, как Лени посмотрела на него полным возмущения оскорбленным взглядом и немедленно заплакала. Почему? Что он такого сказал?
Она плакала, уткнувшись лицом в ладони. Клон Хейдена посмотрел на него и неодобрительно цыкнул.
— Что? Что я такого сказал?
— Облажался ты, братец. Посмотри, что ты наделал.
— Но я только сказал, что не люблю авокадо.
Лени подняла лицо от влажной чаши ладоней. В ее глазах сверкали слезы:
— Ублюдок. Ты же говорил, что любишь авокадо. Это был один из самых лучших дней, которые я помню. А теперь оказывается, что ты все врал. Спасибо тебе большое, Саймон. Ты и правда ублюдок.
— О чем, черт возьми, ты говоришь, Лени?
Она упорно молчала, и тогда заговорил второй Хейден.
— Разве ты забыл тот день, когда вы с ней ходили за покупками и ты украл у нее авокадо?
Пристыженный, Хейден уставился в землю и попытался отыскать в памяти что-нибудь, соответствующее этим словам. Ходили за покупками? Украл авокадо? Убедившись, что он на нее не смотрит, Лени исподтишка наблюдала за ним, чтобы не пропустить выражения узнавания на его лице. Он погрузился в самые глубинные пласты своей памяти, но в первый раз поднялся на поверхность ни с чем. Он зарылся еще глубже и натолкнулся на что-то расплывчатое и бесформенное — призрак воспоминания, сгусток эктоплазмы в лучшем случае. Лени наблюдала за тем, как он пытается вспомнить, но не может. Ее глаза снова наполнились слезами.