– Все это было продумано, – хмыкнул Дойл.
Спаркс утвердительно кивнул.
– Интерес к противоположному полу, пробудившийся в Александре, и склонность к садизму требовали удовлетворения. О сдержанности мой брат никогда даже не задумывался. Он испытывал глубокое презрение ко всяческим проявлениям буржуазной этики, вроде ухаживаний и тому подобного. Он разделывался со своими жертвами без малейших угрызений совести, насмехаясь над моральными устоями общества, которым в его философии не было места. Вся эта дребедень, писал он мне, придумана для слабых и безвольных, большинство людей – тупые и покорные животные, готовые в любой момент отправиться на бойню. Сверхчеловек берет от жизни все, чего он хочет, – и жизнь дает ему это.
– До тех пор, пока сам не станет чьей-то добычей…
– Александр считал, что вероятность его поимки ничтожно мала. Он был абсолютно уверен в своей безнаказанности. Кстати сказать, изнасилование было совершено им всего за два дня до нашей встречи. Черный гладкий камень, который он подарил мне, был подобран на берегу реки; это был его боевой трофей, свидетельство победы.
Дойла едва не стошнило от омерзения.
– Но во время вашего визита разговоры об изнасиловании наверняка еще не стихли. Родители никак не связали это с Александром?
– Несмотря на все переживания моих родителей после смерти сестры, их подозрения никогда не переходили в полную уверенность; они до конца не осознавали, что их сын – орудие зла.
– Почему никогда? – недоумевал Дойл.
– Все предпринятые поиски не дали никаких результатов. Это было хорошо продуманное, хладнокровно совершенное преступление, насильник умело скрыл следы своего злодеяния.
– Больше он не совершал подобных преступлений?
– В этом городе – нет. По крайней мере, какое-то время… Лето Александр провел в Германии, где в одном из университетов изучал химию и металлургию. Кроме того, он занимался фехтованием на рапирах и достиг блестящих результатов. Не забывайте, ему было всего тринадцать лет… Александр придерживался строжайшего распорядка. Днем занимался в библиотеке – юнец среди седобородых старцев, он искал формулы новых сплавов, знания его становились поистине энциклопедическими. А по ночам бесшумно рыскал по городу, словно хищник в поисках добычи. Спал он очень мало, ему хватало часа, самое большее двух, чтобы полностью восстановить силы, а после полуночи он бодрствовал, наслаждаясь абсолютной свободой. Но и у этих ночных бдений была побочная цель: укрепить нервную систему.
– Каким образом? – спросил Дойл.
– Он тайком забирался в дома, часами просиживая в спальнях, прячась в тени и сам превращаясь в тень. Люди проходили мимо него, а сердце Александра билось все так же ровно. Он наблюдал, как люди спят, забирал с собой какие-нибудь безделушки – свои трофеи. Зрение его обострилось, и он видел в темноте так же хорошо, как большинство людей днем. Более того, теперь он предпочитал ночь дневным часам, которые посвящал занятиям наукой. К концу лета Александр научился скользить в ночной тьме, словно привидение, молчаливое и неуловимое. Накануне возвращения в Англию Александр решил побаловать себя и утолить все возраставшую страсть, сдерживаемую в течение многих месяцев. Еще раньше он пробрался в спальню некой девушки. Она была поистине прелестна. Вид белокурой красавицы до такой степени взволновал его, что он стал проникать в этот дом каждую ночь. Единственная дочь состоятельного буржуа, она в свои семнадцать лет была необыкновенно соблазнительна, и ее непорочность до крайности возбуждала Александра. Иногда и днем он следовал за ней по пятам: это было своего рода ухаживание, и Александру нравилось стоять рядом с ней, улыбаясь в ответ на случайный взгляд. Он ни разу так и не заговорил с ней. Думаю, что в глубине души он испытывал к этой девушке чувство, похожее на романтическую любовь. Он посвящал ей стихи. А однажды оставил в кувшине на окне чудесную красную розу. С каждым разом он вел себя все смелее, касался ее волос, отодвигал одеяло с груди. И пока его возлюбленная спала, каждое движение во сне воспринималось им с дрожью в сердце, и возбуждение его возрастало с каждым днем. Он жаждал открыться ей, жаждал обнять ее и овладеть ею. Однако днем все то, что он переживал ночью, преклонив колени возле своей красавицы, казалось ему унизительным: сверхчеловек не должен быть бессилен перед прелестями юной девы. В последнюю ночь своего пребывания в Германии Александр бесшумно проскользнул к ней в спальню. Приложив к губам возлюбленной платок, смоченный в хлороформе, он вынес ее из дома, никем не замеченный. В расположенном неподалеку лесу он овладел ею, как ночной демон. Затем Александр отнес девушку подальше в лес, прикладывая платок ко рту всякий раз, когда она начинала просыпаться. Связав ей руки и ноги, он положил ее на мягкое ложе из сосновых веток. К тому времени, когда охваченные паникой горожане нашли девушку, Александр уже отплыл на пакетботе в Англию.
– И он не убил ее? – спросил Дойл.
– Нет. И даже не избил, как делал неоднократно. Думаю, что его чувство к ней было сложнее и глубже, однако жажда насилия одержала в нем верх. По возвращении в школу он написал мне о своем летнем увлечении. Я усомнился в реальности происшедшего, так как еще ничего не знал об отношениях между мужчиной и женщиной. В доказательство он прислал мне белокурый локон…
– Он хотел поставить вас на место, – сказал Дойл.
– Очевидно. И хоть я ничего тогда не знал, но эта прядь волос вызвала во мне странное сомнение. От этого прелестного завитка веяло непонятным страданием, и всем своим существом я почувствовал что-то нехорошее. Я бросил локон в ручей и не писал Александру целую неделю. Но в своих письмах он больше не вспоминал о девушке и ни единым словом не выказал неудовольствия по поводу моего молчания. Все было так, как прежде, и я с облегчением забыл о своих ощущениях, как о глупых фантазиях. Наша переписка продолжалась.
Спаркс глядел в бокал с видом удрученным и обескураженным. Глаза его лихорадочно блестели. Оркестр заиграл вальс Штрауса, и по залу закружились красивые пары. Веселье, царившее вокруг, только усугубляло мрачное настроение Спаркса.
– Так все и шло. Мы писали друг другу письма, встречались на Пасху. Обмен письмами прервался, когда я с родителями уехал в путешествие по Европе. Но по возвращении я нашел под дубом целую пачку писем от брата. Александр интересовался моими успехами, никогда, впрочем, не переступая определенной границы заинтересованности. Ничего, кроме интереса со стороны человека любящего и более опытного, я в его письмах не чувствовал. По крайней мере, мне так казалось. Теперь, конечно, ясно, что он лишь скрупулезно сравнивал наши успехи; я был для него чем-то вроде подопытного кролика, на мне он проверял эффективность своих методов воспитания сверхчеловека. Естественно, он даже мысли не допускал, что я могу хоть в чем-то превзойти его: ученику не позволено подниматься выше наставника.
В последний год пребывания в школе, перед поступлением в университет, письма от Александра перестали приходить. Мне было столько же лет, сколько ему в год нашего знакомства. Я писал ему неоднократно, но не получал ответа. Ладно бы ответа, пусть прислал бы хоть какое-то объяснение. Ничего. У меня было чувство, что я выброшен из жизни. С упорством маньяка я писал снова и снова, заклиная его ответить, в чем я виноват. Почему он забыл обо мне?