— Я только что вернулся из зарубежной деловой поездки, — сообщил Фридрих. — И, как можно увидеть, мистер Скруджс, нахожусь в процессе передислокации своего штаба.
Данте кивнул, улыбнулся и промолчал. Еще в экипаже он для себя решил, что чем меньше задавать Фридриху вопросов, тем лучше; от этого человека исходила аура уверенности и силы, отчего Данте чувствовал себя тупым как пень, но в то же самое время ощущал заботу — как о любимой собаке. И голоса продолжали твердить, что ему не о чем тревожиться: можно расслабиться и ввериться этому человеку, который позаботится о его безопасности. В компании Фридриха Данте чувствовал себя тепло и уютно, как змея в спальном мешке.
Даже не подумав представить Данте остальным сотрудникам, Фридрих оставил его одного, а сам направился руководить работой во внутреннем помещении, отрывисто выкрикивая указания на немецком языке.
Когда один из этих людей с коробкой в руках проходил мимо него по коридору, Данте приметил на внутренней стороне сгиба его левой руки, как раз под линией закатанного рукава, странную татуировку: разорванный круг, пронзенный тремя зигзагами.
Чтобы пропустить еще двух человек, толкавших нагруженную коробками тележку, Данте пришлось посторониться, и он, ненамеренно оказавшись рядом со столом и полоской телеграфной бумаги, не устоял перед искушением взглянуть на символы: как-никак ему довелось послужить в армии телеграфистом. Он успел разобрать фразу: «ДОСТАВИТЬ КНИГУ НЕМЕДЛЕННО», — когда услышал скрип половицы. Вошел Фридрих.
Данте отпрянул от стола, опустил голову и с видом полнейшей невинности уставился на носки своих башмаков. Немец прошел мимо него и уселся за стол.
— Шалунишка, — промолвил Фридрих, шутливо погрозив ему пальцем.
Данте хихикнул и смущенно улыбнулся, признавая свою провинность.
— Ты шалун, мистер Скруджс, непослушный мальчик.
— Да, сэр.
— Непослушных мальчиков порой наказывают, — заметил Фридрих, взяв телеграфную ленту и быстро просматривая ее между изящными пальцами.
Данте чувствовал себя растерянным и туповатым, но при этом не испытывал ни малейшего страха. Немец закончил читать ленту, поднес к ней спичку, затем бросил горящую полоску на пол, после чего взялся за ключ и начал отстукивать на телеграфе послание.
Глаза Данте сузились, дрожь возбуждения пробежала по его телу, когда до него, пусть при неполном понимании некоторых слов, дошел смысл сказанного.
— Да, сэр. Весьма заманчивое.
— Мы набираем рекрутов по всему миру, — пояснил Фридрих, — но лишь немногие соответствуют нашим высоким требованиям. Однако после долгих наблюдений я могу сказать с уверенностью: Данте Скруджс подходит нам по всем статьям.
— А как вы меня вообще нашли?
— У нас повсюду глаза и уши, и люди, обладающие интересующими нас качествами, непременно попадают в наше поле зрения. Некоторое время за ними наблюдают, присматриваются, изучают и, если находят кандидата достойным, переходят к той стадии, на которой мы находимся сейчас.
Данте сглотнул: он чувствовал себя маленьким и исполненным изумления, словно ему явился и коснулся его спустившийся с небес ангел.
Закончив выстукивать сообщение, Фридрих наклонился, вырвал телеграфные провода из стены и вручил аппарат Данте.
— Могу я, если тебя не затруднит, попросить положить это в коробку?
— Конечно.
Данте огляделся по сторонам: коробок в комнате не осталось.
— Э-э…
— Там, — сказал Фридрих, указав на внутренний кабинет. Он выгребал бумаги из ящиков стола и на Скруджса не глядел.
Данте кивнул, прошел с телеграфным аппаратом за дверь и тут же оказался схвачен дюжиной рук; его подхватили и положили навзничь на письменном столе. Сначала Данте показалось, что он не может разглядеть лиц нападавших из-за того, что сквозь жалюзи просачивается лишь смутный свет, но потом понял, что они в масках. Черных масках, с прорезями для глаз. Руки в перчатках закрыли ему рот, заглушив рвущийся крик. Побуждаемый выбросом адреналина, он отчаянно забился, но оказался бессилен сдвинуться хотя бы на дюйм.
Коровы на скотобойне — вот что пришло ему на ум: головы, просовывавшиеся сквозь решетку, ожидающие, когда кувалда обрушится на их черепа. Что это за запах? Что-то едкое, горячее, с примесью серы.
Лицо Фридриха появилось над ним: теперь он не улыбался, но выглядел суровым и целеустремленным. Наклонившись, немец вытащил из кармана брюк Данте его собственный нож, в то время как сильные руки его приспешников закатали пленнику рукава. С закрытым ртом он замычал от ужаса, его мочевой пузырь непроизвольно опорожнился.
Фридрих осмотрел нож и прочел надпись на клейме производителя: «Зеленая река. Вайоминг». Как приятно. Эти ножи — одни из лучших в мире. Если уж играть на скрипке, то пусть это будет Страдивари.
О чем, черт возьми, он толкует? Что ему нужно? Что они собираются с ним делать? Взгляд Данте дико метался по комнате. Где голоса? Почему ему никто не помогает?
Фридрих расстегнул пуговицы на штанах Данте и слегка пробежал острием ножа по его промежности.
— Ты когда-нибудь задумывался о том, что испытывали женщины, которых ты убивал, мистер Скруджс? Что они должны были чувствовать, когда ты проделывал свою работу? Низменный ужас? Страх смерти? Боль, когда ты наносишь первые разрезы? Я видел памятные кусочки, которые ты держишь в своей квартире; ты весьма придирчиво отбираешь сувениры. Меня это заинтересовало. Скажи, как коллекционер коллекционеру, каким образом ты производишь отбор? Что побуждает тебя сохранить одно и выбросить другое? Внешний вид, тактильные ощущения? Форма или текстура? Функция? Может быть, ты не знаешь или не задумывался над этим, — да, пожалуй, что так. Это просто магия. Плоть говорит с тобой, и ты просто вынужден внимать ее зову. Да, подозреваю, что так всегда и было. Когда звучит этот голос, ты обязан слушать и повиноваться. Данте скулил и стонал.
— Расслабься, — разве не это ты говорил всегда своим девушкам вначале?
Он легонько потыкал лезвием; Данте почувствовал, как тонкая струйка крови сбежала вниз и собралась лужицей между его бедер. Фридрих наклонился рядом с его ухом и заговорил вкрадчиво, почти шепотом:
— У каждого удовольствия есть своя цена, за каждый грех есть своя награда. Ритуалы инициации, древние и таинственные, непостижимы для нас подобно лику Бога. И все же мы продолжаем их исполнять, потому что именно так производится прием в наше братство. Ты крещен и вновь рожден в воде собственной крови и страха. Никаким другим образом ты не можешь стать полезным для нас; только так можешь ты стать более полезным, чем когда-либо себе представлял. Имей в виду, что отныне смерть всегда смотрит тебе в затылок, ибо братство не терпит неповиновения. Насилие может быть применено к тебе с быстротой мысли, а твои собственные мысли тебе уже не принадлежат. Твой разум и дух принадлежат высшей силе. Служение всегда было твоей целью и теперь стало твоей реальностью. Поверь, что твоя жизнь привела тебя сюда вовремя, и ты получишь именно то, чего желал всегда, тогда как от тебя требуется лишь признание этого факта и полная покорность.