Из глаз Корнелиуса потоком хлынули слезы; он замер на месте, неспособный от избытка чувств ни взглянуть на преподобного, ни ответить, лишь кланялся и кивал головой. Преподобный, видя, как он плачет, положил свою ладонь ему на широкое плечо в знак утешения.
«Не важно, сколько раз я буду кормить их этим вздором: они будут рвать корм из рук и пожирать, как стая голодных псов».
— Это хорошо, брат Корнелиус. — Дэй взял его за подбородок. — Слезы твои подобны благотворному дождю, пролившемуся с небес ради дарования жизни сей иссохшей, мучимой жаждой равнине; и воистину там, где была мертвая пустыня, распустятся дивные цветы.
Корнелиус воззрился на него, стыдливо улыбаясь сквозь слезы.
«Самое время приступить к таинству».
Преподобный устремил взгляд на Корнелиуса и направил на него поток силы, внимательно наблюдая за тем, как она проникает в самую сердцевину души этого человека и обращает все его помыслы в нужное русло.
Темная дрожь пробежала по его нервам: он любил вершить таинство — это несравненное ощущение проникновения внутрь самой человеческой сути, интимность контакта, при котором истинная, внутренняя нагота была выставлена напоказ. Ради таких моментов обретения через взгляд полной власти над личностью он и жил.
Увидев, как выпучились глаза Корнелиуса, он оттянул назад щупальца силы, сложил их и щелкнул пальцами перед его лицом. Корнелиус заморгал, связь прервалась. Его глаза закатились.
За годы проб и ошибок преподобный научился регулировать воздействие силы на свою паству; он проникал в них выверенными прикосновениями хирурга, одурманивал и приручал так, что в один прекрасный день они превращались в тряпичных кукол с приклеенными к лицам улыбками алкоголиков. Главное — соблюсти меру: стоило им недополучить воздействия, и самостоятельное сознание начинало постепенно восстанавливаться; стоило переусердствовать, и мозги выжигались, человек превращался в бесполезного идиота. Жертвы таких ошибок были в немалом числе погребены в могилах вокруг города.
Имея дело с Корнелиусом, он ходил по лезвию бритвы: этот человек обладал сильной волей, а потому для удержания его в покорности требовалось больше внимания и энергии, но рисковать возможностью выжечь его нервную систему полностью преподобный не хотел. Он нуждался в этом человеке: кто другой смог бы в кратчайший срок превратить стадо бестолковых зеленых новобранцев в настоящую армию? Никто больше в городе не мог сравниться с ним по командирским качествам и тактическим навыкам. Все это требовало таких усилий. Господи, как он устал!
Корнелиус открыл глаза. Прекрасно, малый снова пришел в себя. Теперь нужно выдать что-нибудь из Писания, чтобы вконец его заморочить.
— Преклони ухо и внемли словам мудрости, — прошептал преподобный.
Корнелиус с воодушевлением подался к нему.
— Положись сердцем на мои познания: как я уже наставлял тебя сегодня, мне под силу открыть тебе непреложность слов истины. Внимай, сын мой, и будь мудр, ибо единою мудростью созидается дом и единственно пониманием созидание доводится до конца.
Взгляд Корнелиуса сосредоточился на преподобном. Корнелиус медленно кивнул, выражая полнейшее благоговение при абсолютном отсутствии понимания.
«Так оно и есть, дурья башка, — подумал, приглядываясь к нему, преподобный. — Послание получено».
— Итак, произнес Дэй вслух, на ходу возвращаясь к текущим делам, какими добрыми новостями ты нас порадуешь, брат?
Корнелиус покачнулся, сохраняя равновесие, и подстроился, как послушная дворняжка, под его шаг.
— Когда? — спросил преподобный.
— Около часа назад: они могут въехать в город в любой момент.
— Ну, разве это не прекрасно? — воскликнул преподобный с неподдельным восторгом. — Нас всех ожидает превосходное развлечение. Ты хоть представляешь себе, как давно я не был в театре?
— Нет, — пробормотал Корнелиус, морща лоб.
«Безнадежен. Ладно, не важно».
— Приветствуй новоприбывших от моего имени и пригласи их сегодня вечером на обед как моих почетных гостей.
— Будет исполнено, преподобный, — ответил Корнелиус и вытащил другую телеграмму. — И еще одна хорошая новость, сэр: только что партия наших новых винтовок миновала ворота.
— Замечательно, брат.
— Если это устроит вас, сэр, я отправлю их на склад, чтобы проверить состояние груза лично.
— Да, пожалуй, почему бы и нет? А теперь скажи мне, брат, хорошо ли идет подготовка нашего ополчения?
— Преподобный, наши братья и сестры отдают все свои силы и рвение…
Глаза Корнелиуса снова затуманились слезами.
— Хорошо, хорошо. Каковы их успехи?
— С каждым днем они достигают новых вершин. А уж после раздачи этих новых винтовок…
— Хорошо, прекрасно…
У Корнелиуса от похвалы перехватило дух.
— Преподобный, я никогда не был так горд, как сейчас, имея дело со столь чудесными молодыми людьми…
— Чудесно, чудесно, — буркнул преподобный, оборвав эти излияния, казавшиеся особенно нелепыми в устах человека таких габаритов, резким взмахом руки.
Они подошли к подножию башни; между тем рабочие постарались как можно быстрее покинуть близлежащую территорию. Оказавшись в тени своего храма, единственного на всю округу источника тени, он испытал немалое облегчение, но, когда снял шляпу, чтобы утереть обильно выступивший на лбу пот, ощутил пробежавший вверх по его негнущемуся хребту электрический импульс. Этот знак преподобный узнал безошибочно: аура подступающего припадка уже сжимала его лоб стальными тисками. Дурной знак.
Почувствовав, как из его носа струйкой потекла кровь, преподобный повернулся и прикрыл лицо носовым платком.
«Нужно поторапливаться. Времени осталось мало».
— Прошу прощения, брат, — произнес он вслух и помахал шляпой, отсылая собеседника, — я должен предаться медитации. А ты ступай, возвращайся к своей работе.
Корнелиус, борясь со слезами, кивнул и побежал назад к городу, то и дело оглядываясь через плечо для пущей уверенности. Преподобный Дэй дождался, когда он обернулся в первый раз, помахал рукой, а потом заковылял в боковой придел собора.
При его появлении рабочие разбежались. Оставшись один, он достал из кармана связку ключей, отомкнул замок, запиравший стальные створы вделанного в пол люка, откинул одну створку в сторону и выпрямился, чтобы набрать воздуха перед спуском. Кровь лилась не переставая, так что носовой платок стал красным, пропитавшись ею насквозь.
Он спустился по углубленным в землю ступеням, вставил ключ в черную ониксовую дверь. Легкий толчок — и тяжеленная каменная плита с легкостью, обеспеченной совершенством конструкции и безупречностью работы, подалась, повернулась на шарнирных петлях и отворилась. Дэй ступил в прохладу склепа, затворил дверь и запер ее за собой.