— Там в приемной нет никого…
— Одну минуту, господин врач, — попросил Ян. — Сейчас… Предложение простое, — обратился он к присутствующим. — Прямо сейчас вы соглашаетесь дополнительно на три дирхема со следующего месяца. Через год еще один.
В глазах замершего Цирина защелкали костяшки счетов. В ближайший год на одиннадцать с лишним тысяч меньше требуемого раньше. Даже потом слегка меньше. Неплохой выход. А через год видно будет. Неизвестно еще, как цены вырастут.
— А если сильно подорожает, через год можно повышение скорректировать. — Цирин скривился. — Но до этого — никаких забастовок!
— И через год, если не будет чего страшного, мужики у вас работу отнимать не кинутся. Найдут раньше. Я записываю.
— Постойте, — воскликнул фабрикант, демонстрируя хорошее знакомство с требованиями забастовщиков. — Это что ж получается, жалованье повышается, а следующим пунктом у нас идет сокращение рабочего дня. Или одно — или другое. А то что получается, расценки тоже повышаются? — Он был искренне возмущен. — Продукция станет дороже. Себестоимость увеличится.
— Вот гнида, — пробурчал Халилов.
— А доплата за сверхурочные? — басом вскричала Муравьева.
О Иисус, мысленно взмолился Ян, дай мне терпение никого не убить. Мы никогда не кончим. Не для себя прошу — для всех прочих идиотов, не умеющих вовремя заткнуться и влазящих без соображения. Кто мешал потом вопрос поднять? Там же впереди куча всего. Штрафы, вентиляция новая в цехах, ежегодные выплаты по результатам года (идея неплохая, но кто проверит правильность суммы?), душевые (баня — это они загнули, обойдутся). Где-то взял, где-то уступил, но не все сразу. По очереди. Отдельно проще дожать, чем сразу пакетом.
— Стоп, — приказал Ян на поднявшийся всеобщий хай. — Надо посчитать рабочие часы. Отминусуем праздничные дни и посмотрим. Восемь — не восемь часов получится в день, но если вспомнить Рамадан, то разница существенная.
— Может, мы в эти дни не работаем? Сам бы попробовал без еды и воды до захода солнца и двенадцать-четырнадцать часов подряд!
— А вот здесь, — сказал с нажимом, — надо выбирать. Или празднуем и не работаем, или работаем, но меньшее количество часов каждый день. Кто шибко верующий, может сменами поменяться по согласию. Или хозяин платит, — он подумал, — плюс тридцать процентов к обычной ставке за труд в святой день. — Цирин посмотрел дикими глазами. Мысль оплачивать рабочие часы в таком размере его не обрадовала. — Берем карандаши, бумагу и считаем. Или вы цифры имеете? — спросил счетовода.
— Как-то не задумывался, — смущенно ответил тот. — А идея интересная. Двусмысленная. Оно ведь нарушение… хм. Работать в праздник. Платить за несоблюдение обрядов. Сейчас, — быстро рисуя график, пообещал.
— Я пока с доктором поговорю, — предупредил Ян, вставая.
В соседней комнате он с треском рванул заклеенное окно. С улицы ворвался холодный воздух. Закурил, стряхивая пепел вниз. Толпа работниц все же расползлась, только немногие грелись у костров рядом с его юнкерами. Было видно, как получали еду с грузовика. Значит, сгоняли на вокзал, как и приказал. Ну хоть это исполнили правильно. Солдат должен быть сыт и одет. Еще бы интендантское управление такие вещи понимало, жизнь была бы прекрасна во всех отношениях. Мечты… Интендант — не должность, а состояние души. Все без исключения патологические воры и вруны. Будет смотреть тебе в глаза и говорить: «Нет на складе», независимо от просьбы и забитых необходимым полок. Другие там не удержатся: свои не хуже крыс загрызут.
Юнкера доели, дружно выстроились в ряд, подстелили непременные коврики и уткнулись в землю, продемонстрировав ему задницы. Солнце село, пора намаз сотворить. Австрияки очень любили утром и вечером атаковать. Пока правоверные не завершат своих молитв, им не до происходящего вокруг. Приходилось даже специальные приказы издавать, запрещая всем сразу топать на молитву.
— И как результат разгона несанкционированного шествия? — спросил Ян небрежно. Покойники его особо не волновали, он ожидал последствий. Завтра придется еще и в мечеть сходить, плотно пообщаться с чересчур умными.
— Я ожидал худшего. Десяток с переломами. Двое в тяжелом состоянии. Один застрелен.
— Али Ариф?
— Да. Я его в лицо знаю.
— Совсем не жалко. Мне и покалеченных — ничуть. Они сюда шли увечить и убивать других и получили даже меньше, чем заслуживают. Скажите, я приказал дать грузовик — пусть отвезут в госпиталь. Противно, но надо. Я же не зверь.
— Да я, — помявшись, сознался старший Нуялис, — по другому вопросу. Мне очень неудобно, но больше и обратиться не к кому.
— В чем дело?
— Да вот, — помявшись, сказал доктор, — кладовщик в госпитале допился до белой горячки и чужие вещи продал. Раненые недовольны. Чуть не до смерти били. Запер я Мяги от греха, а что дальше — ума не приложу.
— Мяги — что за странная фамилия?
— Из таврийцев, — тяжко вздохнув, объяснил доктор. — Еще мне не хватает религиозных драк.
— А, — понимающе кивнул Ян.
Лет двести назад жителей Прибалтики массово переселили к Черному морю — подальше от родных мест и возможности сбежать или взбунтоваться. Большинство сейчас уже и не помнило, какой рукой креститься положено и на каком языке они раньше говорили. Но была и небольшая, по меркам Руси, группа тысяч в четыреста — пятьсот, продолжавшая стойко держаться веры своих предков, во всех прочих отношениях ничем не выделяясь. По одежде или речи нипочем не догадаешься. Вот дома добротные и не по-русски ставлены — сразу видно.
Жили они все больше в Таврии, немного на Тамани и в Крыму, очень редко выходя из деревень и еще реже переезжая далеко, за что и получили соответствующее прозвище. Что интересно, близко стоящие деревни могли друг друга часто не понимать и пользовались для общения русским языком, но осознавали они себя одной общиной и всегда с подозрением относились к новым веяниям. В принципе работящие и почти непьющие люди, так что этот Мяги явно был из тех, что урод в собственной семье. За такие дела его в родных местах долго бы воспитывали и дружно плевали вслед. Воровство в этой среде было очень редким явлением.
— Конечно, приду: должен я отработать ваш медицинский спирт?
— Да бросьте вы, — засмущался доктор. — Я ж не знал заранее ничего. Просто когда вот такого угощаешь, невольно думаешь — может, и моему Радогору кто-то без задней мысли поможет. Не спирт, конечно, но поесть голодному дадут. Каждому не нальешь, спирта не хватит, а вроде по знакомству — почему нет. Ну вы уже не мальчик, сами понимать должны. Совсем не мальчик, — задумчиво пробормотал, — я только слегка послушал, а вы давите на них… Я бы не смог… — Он говорил и машинально, совершенно не замечая, постоянно подпихивал пальцем сползающие на кончик носа очки.
— Так чего сложного? — удивился Ян. — Это же тот же базар. Три четверти русских промышленников из купцов вышли. Заводчиками и фабрикантами торговцы стали, и старые привычки так просто не исчезнут. Вот и начинается: один хочет купить побольше и подешевле, другой продать поменьше и подороже. Стоят и торгуются полдня. Уходят, матерятся, каждый недостаток рассматривают и достоинство преувеличивают. На самом деле оба готовы договориться, но где-то посредине. Мое дело — вовремя выступить справедливым посредником. Ни вашим ни нашим. Оба должны видеть, что я не принимаю ничьей стороны. В этом пункте получит работник, в следующем — хозяин. Оба в глубине души сознают, что я на его стороне сыграл, а что не везде, так всего не получишь.