Я-то уже был страшно опытный ветеран — почти год в окопах, две газовые атаки. Из солдат в офицеры за труды ратные выскочил аж за три месяца до этого. До сих пор себя уважаю за то, что не изображал высшее существо, а нормально принимал зеленое пополнение. Выслужившиеся из солдат или страшно задирают нос, или никак не могут забыть, кто они были, и робеют перед начальством. А мне всегда было по фигу мнение окружающих. Не собирался по военной части идти.
Это дуракам-гвардейцам хотелось показать окружающим, что им море по колено, а потом матерям похоронки приходили. Любой человек на войне боится, и нет в этом ничего зазорного. Только идиоты и дети верят, что они бессмертны. И взвод гурий на том свете не сильно утешает под обстрелом. Главное, чтобы страх тебя не парализовал, а ты смог его приспособить для выживания. Не существует «не могу», есть одно слово — «приказ». Нет на войне храбрых и трусливых — есть люди, способные выполнить «надо». Тут работает самолюбие, чувство долга и окружение. Если ты офицер, ты обязан переломить и себя, и настроения подчиненных. Заставить их делать что положено. И не за счет звездочек на погонах, а собственным авторитетом. Я этому учил многих и кое-кто понял.
Не в том доблесть офицера, чтобы звенеть орденами, а в количестве жизней, которые ты сохранил, да и про себя любимого не забыть. Вот Ахмета я научил выживать. Из его выпуска всего трое живых остались.
Не так все это просто будет, подумал, направляясь к Ахмету, широко разводя руками и многообещающе улыбаясь. Просто ничего не бывает. За славу надо платить, и дорого. Первым мне заплатит он, за все хорошее, хотя я его же и благодарить должен. Как ни смотреть, а гениальные режиссеры со своими лестными предложениями на дороге не валяются. Ничего, уж обеспечить ее нормальным переводом я заставлю, а заодно и оплатить гостиницу на все время съемок. И уж меньше других не получит. Жить тоже на что-то надо.
1298 г.
— В чем дело? — спросил Гедимин, натягивая поводья.
С торжественным въездом в Меньск явно ожидались проблемы. Несколько сотен человек, сгрудившись у въездных ворот, загораживали дорогу. Там собрались представители всех сословий. Горожане в праздничных кафтанах и рабочей одежде, крестьяне в разнообразнейших обносках, были представители бояр в окружении дворовых. В толпе мелькали дружинники с оружием и даже явные иноземные купцы. Никто не собирался его торжественно встречать. Все внимание было направлено внутрь, где на телеге стоял тщедушный мужичонка, окруженный десятком здоровых мужиков с мечами и копьями, и что-то вещал.
Князь оглянулся на недоумевающие лица ближников и подъехал ближе. Народ нехотя расступался перед конями, многие неприятно зыркали на пришельцев, но отодвигались в стороны, освобождая проезд, пока Гедимин не подъехал вплотную. Добровольная охрана оратора даже и не подумала пропустить и продолжала сжимать в руках оружие, будто и Не наследник Великого князя Литовского пожелал послушать, а на гулянку забрел мелкий боярин, без заслуг и верных дружинников.
— Прекрасна и светла была земля Русская, — говорил красивым и звучным голосом задохлик, — всем исполнена была. Городами, озерами, лесами, пашнями и людьми русскими работящими! Все отселе до угор и ляхов, до Студеного моря и вплоть до гор крутых на юге покорено было правоверными языка русского. И боялись лукавые греки, и даже в далеких восточных странах помнили блеск русского меча. Стены укрепляли и ворота делали железны для защиты, но на сторону нашу ходить боялиси. Каган Владимир, сын его Ярослав правили мудро, и дети половецкие покорно сидели в степи, а литвины боялиси нос казать из своих болот!
Э, как загнул, с уважением подумал Гедимин. Ну было, дальше-то что?
Он был достаточно умен, чтобы не обижаться на правду. Другое дело, если этот оратор начнет против Великого княжества Литовского и Великого князя Витеня хулу говорить. Тут видоки без надобности, и охранники добровольные не помогут. Порубить — и вся недолга, чтоб народишко не мутил.
— Это Милонег Владимирский, — негромко сказан Линцас.
Князь кивнул, показывая, что услышал, и задумчиво посмотрел на человека, про которого ходило столько слухов. Разное говорили, но лучше самому один раз услышать из уст человека его мысли, чем сто раз в пересказе. Как люди могут исказить речи себе в угоду, он прекрасно знал по собственному опыту.
— Были каганы правоверны, очами светлы, взором грозны, сверх меры храбры, к приезжим приветливы, ставили мечети и учили уму-разуму людей. В правде-истине, — повысив голос, возгласил он, — пребывали, чистоту душевную и телесную без порока соблюдая.
И, глядя на благодать эту, возвысил Аллах род русский над окружающими народами. Что мы скажем?
— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад Посланник Его, — дружным хором откликнулась толпа.
— А почему было так?
Милонег замолчал и обвел всех взглядом. Глаза горели, и даже Гедимин захотел послушно ответить. Общее настроение толпы, жадно прислушивающейся к словам, захватило и его. Вот только не знал, что именно. Все в воле Бога.
— Почему путь нечестивых успешен и все вероломные благоденствуют сегодня? Почто раньше было не так? Потому что едина была Русь, как положено земле правоверных. Враги были кругом, но сила наша превозмогала. В этом путь наш и спасение. А что случилось с Русью? — с искренним негодованием воскликнул. — Распалась она на части, разорванная жадными и злыми князьями. Нам ли негодовать на Аллаха, приславшего тяжкое испытание? Горе тому, кто строит дом свой неправдою и горницы свои беззаконием наполняет, кто заставляет ближнего своего работать даром и не отдает ему платы его.
Толпа опять взревела.
Линцас покосился на князя, но тот отрицательно покачал головой. Все любопытнее и любопытнее. Он и раньше себе представлял, что проповедует этот странный тип, но от пути суфиев к братству, им провозглашаемому, лежала огромная пропасть. Нет уж. Выводы потом. Сначала надо выслушать до конца.
— И пришли безбожные степняки, и не было единства. Каждый ждал, пока убивали соседей, и надеялся, что его не коснется. Те, кто должен положить живот свой за землю Русскую, веру нашу, защищая простых людей от врагов, думал про себя и свой княжеский стол.
И мечети разорили. И не осталось в городах и весях ни одного живого: все равно умерли и единую чашу смертную испили. Не было на Руси ни стонущего, ни плачущего — ни отца и матери о детях, ни детей об отце и матери, ни брата о брате, все вместе лежали мертвые. И было все то за вины наши. Да! И на нас вина. Потому что не указали князьям, грызущимся, как за кость, за землю Русскую, что не место им здесь. Не попросили, как Святогор и Василько, мудрые предки, восвояси. Пока нет единства, не будет счастья никому. Только будут гореть нивы и угоняться в плен люди. И сделается земля пустой, и города исчезнут. Не стоит лить слезы, — воскликнул он, — когда должны говорить мечи.
Не плачьте об умерших и не жалейте их. Жалеть надо будущие поколения, угоняемые в неволю и страдающие. Потому что ничего не поняли князья русские. Нет, они не русские! Они враги своей земле. Токмо про удовольствия, их мысли и пороки безграничны. Они сегодня ходят в Орду просить помощи у врагов правоверных против брата своего и родственника.