Она произвела на меня неизгладимое впечатление своими могучими статями. У брата это сплошная мускулатура, а у нее перешло в роскошные объемы. М-да… Это не вспоминая про вечное желание сказать в глаза все, что думает. Стеснительностью там и не пахло. Не был бы я почти женат — обязательно бы приударил за девушкой, но заводить интрижку с женой друга было слишком уж некрасиво. А она посматривала со щекочущим самолюбие интересом, тем более что Ахмет отзывался обо мне в письмах в таких выражениях, что почему памятник так и не поставили, ума не приложу. Наверное, просто некогда было после войны.
Как бы то ни было, мы остались хорошими друзьями, а потом я еще неоднократно заезжал погостить. Первый раз после демобилизации — привез Ахмета домой, когда он свалился с тифом и пришлось не только почти три месяца его выхаживать, но и кормить все их замечательное семейство, включая двух старых теток, подрабатывая грузчиком в порту. Все побрякушки они уже продали, а не так и много было. Папаша их хорошо гулял и в карты играл — с размахом и широкой душой. Счастье еще, что помер аккурат перед войной, а то и дом бы проиграл. А так хоть жить было где. И ведь оба, что брат, что сестра, об этом помалкивали, и, когда она притаскивала в госпиталь гостинцы, я воспринимал это как должное. У хана много! Ага. После него осталась одна сабля наградная да ордена с медалями. Даже земля за долги ушла. Они еле концы с концами сводили.
Замечательные были времена. Кругом бардак, никто не знает, что будет завтра, по ночам стреляют на улицах и грабят. Никто не работает, сплошные митинги с громкими лозунгами и призывами. А профессии у меня нет, денег тоже, и бросить все и удрать домой исключительно совесть не позволяет. Выжили мы больше потому, что несколько их арендаторов подкармливали бывших хозяев по старой памяти.
Я ведь тогда даже не пил — все рыскал в поисках возможности заработать. Наверстал потом, когда Ахмет поднялся и перестал шататься от слабости при легком ветерке, и можно было на него с облегчением свалить проблемы, отвалив до родной хаты. Вот там я уже расслабился и с облегчением устроил веселую жизнь собственным родителям. Даже стараюсь не вспоминать и сегодня. Стыдно и неприятно. Слишком уж резкий переход был от вечного напряжения и смертей к почти нормальной жизни.
Василю многие не любят, и задело. Она слишком безжалостна и требовательна на работе и в общении с посторонними, но кто ее не видел в те дни, тому и не понять, откуда это взялось. Зато никому не говорит, а дети этих простых татарских крестьян, что просто из доброты душевной нам жратву приносили, все за ее счет учились. Как на ноги всерьез встала и первые свободные деньги завелись, сама к людям ходила, не дожидаясь просьбы, и выясняла, в чем они нуждаются. У них и мыслей не было о чем-то таком просить, дальше должности фельдшера мечты не распространялись. А теперь уже работает целый взвод учившихся в университетах, и даже известная художница имеется. Куда там Айвазяну — такие пейзажи крымские малюют, что даже мне нравятся. Уже и внуками Василя занимается, и про каждого помнит. Не по обязанности, а потому что так правильно.
Есть в ней что-то такое от природы… аристократическое. «Это мои люди!» Она и меня пыталась в «свои люди» записать, но я отбрыкался. Не люблю, когда мне помогают из самых лучших побуждений, забыв поинтересоваться мнением. Хвала Аллаху, сам умудряюсь жить, и неплохо. Но иногда зудит — а не строит ли она козни за моей спиной, чисто по-дружески, давя на того же Белова? Надеюсь, хватает ума не делать этого. А гонорар или книга… Это другое дело. Не будут смотреть и читать — не станет она насильно пропихивать. Не настолько бескорыстна. Выбрасывать денежку без смысла очень не любит.
— Буду теперь еще и известный сценарист, — сознаюсь, засовывая договор в карман.
— Что-то вроде «Владимирской Руси» Коршунова? — с легкой насмешкой в голосе спрашивает.
— Да нет… это будет рангом пониже, и дым пожиже. Не дорос до такого масштаба. Про козни англичан и нашего доблестного разведчика, умыкающего Военную Тайну. А кстати, что, Коршунов уже снял очередной шедевр? Я не думал, что так быстро.
— Обещают скоро показать. Мелькнуло недавно в «Известиях» про патриотическое воспитание молодежи и прочие бла-бла.
О Аллах, как время бежит, размышляю под ее рассказ. Скоро буду лицезреть на экране знакомые лица. Интересно, какое впечатление будет. Ведь совсем иначе воспринимаешь, когда с экрана героический тип с одухотворенным лицом и горящими пафосом глазами произносит что-то вроде: «За землю Русскую! За Веру! Аллах Акбар!» — и кидается в одиночку на копья врагов с тупыми лицами алкоголиков и дегенератов, и имеешь возможность сравнить с реальным человеком, который не просыхал даже на съемочной площадке. Но артист великолепный. Текст дать — что хочешь изобразит, но тупой как валенок. В нерабочее время и говорить с ним не о чем.
— Ну, — осторожно сказал я, — надеюсь, там не будет слишком много назидательности. Материал хороший, актеры тоже. Я почти месяц рядом болтался и смотрел, никогда раньше не видел процесса. Режиссер актрису доводит до настоящих слез бессмысленными придирками, а потом, очень довольный, снимает ненаигранную истерику. Коршунов — самая настоящая скотина, но результат должен смотреться на экране великолепно. И плевать ему, что все актеры его потом за подобные штучки лютой ненавистью ненавидят.
Стоявшая на обочине легковая машина неожиданно, не помигав поворотником, резко тронулась с места, выскакивая перед нами на дорогу.
— Чтоб ты… — энергично воскликнула Любка и резко ударила по педали тормоза. На обледеневшей дороге такие фокусы даром не проходят. Нас занесло, развернуло в противоположную сторону и вынесло на встречную полосу. Большая удача, что в столь ранний час никто в аэропорт не мчался. Могло очень плохо закончиться.
— Не получится, — внезапно осипшим голосом сказал я.
— Что не получится?
— Вот это самое пожелание. Мужчина так не может. Анатомия не позволит.
— Я как бы не имела в виду, — густо покраснев, заявила Любка.
— Я понимаю, — соглашаюсь, — езжай скорей отсюда, а то навстречу кто-то едет, фары светят.
— Мы уже перешли на «ты»? — послушно заводя заглохший «форд», поинтересовалась она.
— Ну… как боевые товарищи, чуть не угробившиеся в бою… Или не стоит?
— Можно, — разрешила она. — Не такая уж большая разница в возрасте.
А собственно какая, попытался прикинуть. Надо потом Арама спросить. Женщины таких вопросов не любят.
— Останови, — попросил я после разворота. — Что-то я видел, когда они выскочили на дорогу.
Вылез из машины и, проваливаясь в неглубокий мокрый снег, прошел буквально пяток шагов по четким следам. М-да… Не показалось. Прямо на земле лицом вниз лежал, раскинув руки, человек в длинном пальто и лакированных ботинках. В утреннем холодном свете прекрасно были видны на спине две дырки. Стреляли в упор. Я присел и повернул тело набок, проверил лицо — холодный.
— Его вообще не здесь убили, — уверенно сказала Любка у меня из-за спины.