(Тот был в земле сырой),
Да ветхий в ржавчине мушкет
Прикрыт морской травой.
Мы воду приняли на борт
И в полдень плыли прочь,
Держали курс в спокойный порт,
Нас настигала ночь.
Нас парус догонял чужой,
И капитан велел
Готовить пушки, только бой
Начаться не успел.
Блестел бортами галеон,
Играл на мачте флаг,
Внезапно вечер потускнел,
Стемнело просто так,
Распались галереи, стяг,
Громада парусов.
И не осталось ничего
От призрачных бортов.
Наш старый кормчий Джо сказал:
«Кто первым галеон
Увидел, тот, считай, пропал,
В порт не вернется он.
Беда! Коснется моря зов,
В пучину позовет,
Тот призрак — гибель моряков,
Он смерть в воде несет».
Смутились мы, но крепкий ром
Печали заливал.
Мой брат молчал, темнел лицом,
А к ночи рассказал:
«В тот день запутал, видно,
Враг: Тревогу поднял я.
Погибель предвещает знак,
Меня не ждет земля.
Заплачет Мэри, спросит мать,
Где младший бродит сын?
А мне на дне морском лежать,
Вернешься ты один…»
Баррет, охваченный смутным предчувствием неприятностей, дослушал длинную балладу до конца, потом встал и молча вышел в ночь. В темноте злобно лаяли портовые собаки. Худой подозрительного вида человек с прикрытой тряпкой щекой скользнул мимо, пирату он показался знакомым. Поодаль монотонно ругались, потом раздались звуки драки, всхлип и шум неловкого падения.
Почти трезвый Баррет прошел два десятка шагов, пока не наткнулся на лежащее ничком тело. Оно оказалось исколотым ножами и еще теплым. Судя по одежде, убитого успели обыскать и дочиста обобрали. Англичанин на всякий случай вытащил свой нож, но улица оставалась пустой, убийцы, должно быть, уже исчезли, унося скудную добычу.
— Проклятые мародеры.
Повинуясь наитию, он повернул обратно, диск полной луны освещал крыши, булыжник мостовой, стены, крыльцо черного хода таверны. Фигура в жемчужно-сером платье замерла, отбрасывая призрачную тонкую тень.
— Это ты, Пэм?
Певица не ответила.
— Брось прикидываться, я знаю, что это ты. Не стой тут в темноте, ночные переулки — гиблое место.
— А мне все равно.
— Глупости…
Баррет чуть было не брякнул про обобранный труп в конце переулка, но вовремя прикусил язык.
— Я больше не стану сегодня петь, — равнодушно отозвалась Саммер. — Надоело смертельно. Ты когда-нибудь задумывался про ад, а, Питер? — неожиданно спросила она.
Капитан от такого вопроса опешил, потом помолчал, собираясь с мыслями, — после скандала с торговцем в висках звенели остатки неизрасходованной ненависти.
— Я видел ад, — нехотя отозвался он. — Когда мы в прошлом году схватились с одним «испанцем», и нас выбили с чужой палубы обратно на люггер, а потом загнали на корму, и каждый третий из команды валялся мордой в корабельные доски среди собственной крови и выпущенных кишок — это был ад. Самое настоящее пекло, Пэм, но только из тех, которые бывают по эту сторону могилы.
Памела Саммер ничего не ответила, ее правильное лицо с крупными глазами не изменилось и не дрогнуло, может быть, зрачки девушки и расширились от испуга или интереса, но разве такое заметишь в темноте?
— Конечно, я клялся адом и душой без счету раз, — неуверенно добавил Баррет. — Хотя священник и толковал мне, что это, мол, нехорошо, и даже вовсе плохо, и оскорбляет вроде уши бога. Хотя откуда он может знать, все ведь так делают, да? К тому же я своей рукой по справедливости отправил в пекло десяток негодяев. В аду им теперь очень горячо, гораздо жарче, чем в полдень на солнцепеке в разгар лета на острове Ящерицы, поэтому…
Девушка медленно покачала головой. Ее светло-русые волосы мягко шевельнулись на плечах. В лунном свете они казались почти белыми.
— Я не о том, Питер Баррет. Каждый вечер я по одной и той же улице иду в этот трактир, поднимаюсь по одним и тем же ступеням в задние комнаты. Там, в пыльном углу, пропахшем пылью и табаком, меня уже ждет маленький мулат с виолой. Я выхожу в зал и чувствую на себе взгляды — не меньше, чем четверть сотни чужих взглядов, и все они ползают по моим плечам и груди словно мухи. Я смотрю в трактирный зал и не вижу лиц — одни только пятна, совсем белые и потемнее. У них словно бы нет глазниц, одни только мокрые рты, которые гогочут и кричат, поглощают из кружек пойло. И еще руки — все они тянутся ко мне, и пальцы у них шевелятся так, словно пытаются вытянуть клочья ткани из моего платья и душу из моего тела. И знаешь, что я в это время чувствую, Питер? Ничего, кроме скуки и тоски. С каждым новым вечером эта скука становится все сильнее, я знаю, что когда-нибудь она станет больше, чем вся моя душа. Наверное, это и есть настоящий ад.
Баррет дослушал до конца, интуитивно и лишь наполовину понимая смысл чужих переживаний. Пустая ностальгия почти никогда не посещала его практичную голову, а среда авантюристов давно сделалась привычкой.
— Знаешь, Пэм, — угрюмо пообещал он. — Если кто-нибудь тут тебя попробует обидеть, ты только дай знать — я из негодяя вытряхну душу или по крайности переломаю ему кости. Хотя я не удивляюсь, что парни с каждого корабля, что заходит на Скаллшорз, пялят на тебя свои лупетки. Ты дьявольски хороша — и это правда, к тому же поешь наподобие соловья.
Девушка сделала несколько шагов в ночь и, не отвечая, пошла вдоль узкой улицы. Лунная тень от ее силуэта бежала следом, это черное пятно не отставало, то вытягивалось, то сокращалось, стлалось под ногами. Глядя на тень, англичанин испытывал смутную, трудно определимую и не привычную для него тревогу. К счастью, Памела Саммер отправилась не в ту сторону, где до сих пор оставался труп зарезанного. Баррет широкими шагами шел следом за ней и внимательно прислушивался к каждому звуку. Пару раз в мягком скопище теней по сторонам улицы шевельнулись чьи-то силуэты — то ли возились над случайной добычей псы, то ли поздний гуляка без забот устраивался на ночлег возле стены чужого дома. Поодаль дико завопили — на этот раз крик звучал фальшиво, Баррет не сомневался, что это проделки неизвестного шутника. Саммер передернула плечами и взбежала по ступеням маленького дома, стены которого призрачно белели в темноте.
— Прощай, Питер. Спокойной ночи.
— Погоди.
Баррет взялся за внешнюю ручку двери.
— Пэм, погоди, может быть… Ну, то есть, если по правде говоря, может быть, я и ты…
Певица с неожиданной силой налегла на дверь изнутри и захлопнула ее с треском. Баррет едва успел вытащить попавший в щель мизинец. Громыхнула тяжелая задвижка.