— Вот для этого ты мне и нужен. Сила твоя молодецкая. Ты меня подсаживаешь, я забираюсь, привязываю веревку и помогаю тебе влезть.
— А будет к чему веревку привязать?
— Как не быть, если они там лазают. Обязательно будет. Потом залезаешь ты и мы по стене добираемся вот досюда. Тут окно для ветра. Рамы нет. Узковато, но пролезть можно. Да, доску надо какую захватить.
— Погоди, где в этом краю доску-то взять? Глина одна везде.
— Того не знаю, подумаем еще до ночи. Может, палку крепкую сыщем али жердину выломаем.
— А может, копье? — предложил Афанасий.
— Именно — копье. Оно и крепости достаточной, и длины подходящей.
— А где возьмем? Денег-то у нас немного, хватит ли?
— После такого дела богатства у нас будет хоть отбавляй. А можно и не покупать, отобрать просто у лавочника какого, а то и у стражника.
— Так он и отдал, — хмыкнул Афанасий.
— Ежели ты ему по маковке кулаком приложишь, то и спрашивать не надо. Решили — копье за тобой.
— Слушай, это уж форменный разбой — на стражников нападать.
— Что делать, Афоня? Что делать? — развел руками Михаил. — Против главного-то грех невеликий, отмолим как-нибудь.
— А вот странно. Мы грешники, потому что грешим, или грешим, потому что грешники?
— Чего?! — Михаил непонимающе уставился на друга.
— Ну, вот когда человек грешит, это потому, что он от Бога такой, от рождения, от первородного греха, али науськивает его тот, о ком не говорят, али по собственной воле?
— Тебя в православие крестили? — спросил Михаил.
— А как же? — удивился Афанасий. — Конечно, в колыбели еще. Вот крест. — Он выпростал из-под рубахи нательный крест с ладанкой на смоленом гайтане. [29]
— Тоже мне, — хмыкнул Михаил. — Крещеный, а зачем, почему, не знаешь. Да не маши на меня руками, почти никто не знает, хотя верующие такие, аж елей по рожам течет. Слушай и на ус мотай. Крещение тебя освобождает от греха первородного. И после этого сам выбираешь, какой жизнью жить — греховной или праведной. И потом за этот выбор с тебя спрос будет.
— Понятно. А почему ж в младенчестве тогда крестят, а не перед смертью?
— Потому что на младенце, кроме первородного, иных грехов нет. А ты хочешь всю жизнь грешить, а потом на смертном одре крещение принять и чтоб все списалось? Не, братец, за чужие грехи тебя простят, а вот со своими изволь сам разбираться.
— И откель ты все это знаешь? — удивился Афанасий.
— После дела одного пришлось в Кирилло-Белозерском монастыре обретаться. Долго, год, почитай. Был там в те времена монах один, Нилом [30] кличут. Очень грамотный человек. Часто мы с ним о богословии беседовали. Вот, под нахватался всякого. И не только богословского.
— А чего еще у монаха, кроме богословского, узнать-то можно?
— Он и по Востоку путешествия совершал. В Палестине бывал, в Константинополе, на Афоне долго прожил. У тамошних монахов многие знания почерпнул. И с людьми делится до сих пор, свой монастырь основал.
— Вот ты откуда Восток так хорошо знаешь.
— Не только от Нила, честно скажу, но от него в большей мере. Многое он мне объяснил про места сии. Ладно, не время сейчас воспоминаниям предаваться. Значит, решили? Сегодня ночью идем?
— Угу, идем, — согласился Афанасий.
— Тебе задача — копье добыть, а я еще раз вокруг дворца пройдусь, может, что новое вызнаю, — подытожил Михаил.
— Да где ж я его возьму? — всплеснул руками Афанасий.
— То мне неведомо. Как-нибудь расстарайся ужо, — сказал Михаил, поднялся на ноги и направился в сторону дворца.
Афанасий тоже поднялся и уныло побрел по пыльной дороге в город. Извилистыми улочками спустился почти до моря, поглядывая вокруг, не сыщется ли деревца, которое можно завалить и обстругать. Но таких не сыскалось. Деревца тут все сплошь были низкими и раскидистыми, больше похожими на кустарники.
Он прошелся вдоль пристани, высматривая, не ищет ли кто из купцов работников на погрузку-разгрузку. Сунулся было с толпой местных босяков, но те посмотрели на него так, что Афанасий счел за лучшее убраться. Зарежут еще! Подумал было стянуть весло или багор, но просто так их не валялось нигде, а на чужое судно лезть — еще быстрее прирежут, ироды. И купить не на что.
Несолоно хлебавши он направился обратно в город, присматриваясь к заборам и постройкам. Вот почему их арба ушла на базаре за такую немыслимую по русским меркам цену. Дерева на ее постройку не жалели, даже колеса целиком были сделаны из ясеня или вяза. А оно ценится в безлесных землях, где все, что можно, из глины да соломы. И даже печки ишачьим пометом, с травой смешанным, [31] топят. Да и дома из него делают. Знать бы, как обернется, оторвал бы перед продажей оглоблю.
Он вышел к одному из многочисленных базаров, стихийно раскидываемых прямо на площадях, а то и на улицах пошире. Этот торговал все больше тканями да одежей. Афанасий, щуря глаза, чтоб не рябило от цветастых платков и ковров, подумал, как бы хорошо было встать сюда с рухлядью. Вздохнул. Обернулся на противоположный конец площади, заставленный чайханами, в которых ели и пили богатые торговцы. На голой земле под тростниковыми навесами прихлебывали чай купцы победнее. Посмотрел, как снуют вокруг чумазые дети. Как сидят, выставив увечья, нищие. Как профессиональные игроки в кости зазывают азартных простаков. Как шныряют туда-сюда подозрительные личности с быстрыми, цепкими взглядами. Вот только стражников не заметил. В иное время не протолкнуться, на каждом углу останавливают и задают подозрительные вопросы, а тут как повымерли все. Ни одного, даже самого завалящего. Ну и к лучшему. Все-таки на стражу городскую нападать — преступление серьезное, даже до суда можно не дожить. «Что за думы такие: зарежут, убьют, не доживешь! — оборвал себя Афанасий. — О деле мыслить надо».
Меж тем приближался вечер. Солнце закатывалось за острые вершины гор, тени стремительно удлинялись.
Афанасий принес повинную голову на оговоренное место встречи, когда уже почти совсем стемнело. Друг уже ждал его. Взглянул на пустые руки и грустное лицо, хотел съязвить, но передумал. Вздохнул.
— Кажется, чего проще — жердь бесхозную сыскать? А пойди спробуй, — пробормотал он вроде как даже утешительно.