— Да хоть и меня! — выпалил княжич. — Нешто я Глеба хуже?
— Мал ты еще, Юрий, — устало, будто не в первый раз, ответил князь. — Да горяч не в меру, все норовишь поперек взрослых в беседу встрять. С ляхами так негоже.
— Но отец…
— Цыц! — рявкнул князь и перевел взор на Ягайлу. — Прошу тебя, витязь, отправляйся туда, посмотри на месте, что и как. У меня уж совсем руки опустились.
Князь вздохнул. За троном раздались приглушенные шепотки. Зря это он, подумалось Ягайле. Они хоть и родственники, да нельзя перед ними слабость выказывать, вмиг на клочки разорвут. А ведь всяко может статься: что, если кто из них Глеба со свету сжить и затеял? Сначала старшего, а потом этого, младшего… И самому на престол — шасть? Надо б к этим родственникам присмотреться по возвращении, а еще лучше Акимке перепоручить, он в этих делах лучше понимать должен.
— Все, иди, Ягайло, — пробормотал князь, давая понять, что разговор окончен. — Акимка тебя в палаты проводит да яств сообразит, если надо. Хочу, чтоб завтра с первыми петухами вы в путь отправились.
— Слушаю, князь, — поклонился в пояс Ягайло. — С рассветом выступаем.
Он развернулся и вслед за молодым порученцем пошел к низкой двери.
— Витязь, если нужда в чем есть, доспех какой или иное что, Акимке скажи, он найдет. Казна на дорогу тоже у него будет. Рублей щедро отсыплю.
— Спасибо, княже, — еще раз поклонился Ягайло.
— И это… — раздалось ему в спину.
— Да, княже?
— Сами разумеете, знаю, но напомнить не лишне. Молчите о деле этом, пока оно не разрешится окончательно. Неважно, к добру или к худу.
— Понимаем, княже, — ответил за двоих Ягайло. — И дозволь совет дать.
Князь благосклонно кивнул.
— Ослабь караулы да ворота открой, чтоб люд торговый мог в ряды прийти, как привык, а то от кремля твоего за пять верст горем разит.
— И то верно, витязь. Спасибо тебе. Вы ступайте, а мы тут еще по-родственному посудачим.
Они снова отвесили поясные поклоны и вышли из светелки. Молча пересекли большой зал и углубились в паутину коридоров. При Иване, отце нынешнего князя, многие палаты перестраивали, где разгораживали, где несколько горниц сводили в одну, и теперь не заблудиться в этих катакомбах мог только привычный к ним человек.
— Правда, витязь, нужно тебе что? — спросил Акимка.
— Да нет, все свое с собой, а чужого не надо, — пошутил Ягайло. — Разве что водицы родниковой пусть принесут, в горле пересохло.
— Может, кваску хмельного али чего покрепче?
— Спасибо, друже, но не надо. Завтра голову лучше иметь светлую, да и перестал я хмельное пить совсем, — вздохнул Ягайло.
— Давно ли? — удивленно воззрился на него Акимка и даже сбился с шага.
— Да с того времени, как мы тогда с тобой в корчме [6] погуляли.
— Так они ж первые начали! С ножичками да с дрекольем. Вот и воздалось им по заслугам!
— Да по заслугам, конечно, но души их загубленные на мне, — вздохнул Ягайло.
— Думается мне, не первые то души и не последние далеко, — хмыкнул Акимка.
— То и печалит. Боюсь, уж и не успею всех грехов отмолить.
— Ладно, витязь. Не горюй на ночь глядя, от этого сны дурные приключаются. — Он остановился у неприметной двери, распахнул ее перед Ягайлой. С той стороны звякнул тяжелый засов. — Ложись вон спать, утро вечера мудренее. А девку с водицей я тебе пришлю.
— Слушай, Акимка, а с чего князь Глеба, старшего сына, женить хочет, а не Юрия, младшего?
— Да дядья и кумовья всякие, похоже, зуб на княжеский престол точат. Глеб у нас тихий уродился, да хитрый и решительный, а Юрий взбалмошный, но в чужих руках мягок и податлив. Хошь горшки из него лепи, хошь веревки вей. Вот и надоумили они князя Глеба от двора отослать. Чтоб он в Королевстве Польском остался, может статься, и с концами.
— А чего ж ты молчишь, скажи князю о том.
— Зелен я еще князю советовать, — вздохнул Акимка. — Он меня выслушает, конечно, да не поверит. А то и палок на конюшне высыпать велит, чтоб напраслины на его родню не возводил.
— Как бы не пришлось потом за неверие такое локти кусать, — покачал головой Ягайло.
— Ты за свои локти сильней переживай, — ухмыльнулся отрок. — А они уж во дворце сами как-нибудь перегрызутся. Ладно, витязь, все, иди ты спать. И так лишнего наговорил сверх всякой меры.
Ягайло кивнул и направился к своим покоям. Зашел в комнату, расстегнул застежку плаща и бросил его на покрытое соломенным тюфяком деревянное ложе. Снял с головы шлем и положил его на крепкий стол. Снял пояс с сабелькой и поставил ее в углу, дабы удобно было схватить, если что. Стянул через голову кольчугу. Вынул метательные ножи из-за голенищ и снял сапоги. Завалился на топчан, вытянул ноги, заложил руки за голову и блаженно прикрыл глаза. После дня сегодняшнего, проведенного в седле, и перед днем завтрашним, который будет проведен в седле же, отдых был особенно сладок.
В дверь тихонько поскреблись.
— Кто там? Входи уже, — пробасил Ягайло, кладя ладонь на нож.
Дверь приоткрылась без скрипа, и на пороге замерла девица, простоволосая, в белом платье до пят. Едва колыхая подол, она просеменила к столу и поставила на него глиняный кувшин. Застыла, словно ожидая чего-то.
— Ну, чего столбом стоишь? — поднял брови Ягайло. — Надо что?
— Акимка сказал, — пролепетала девица, — что если вы чего захотите… Чтоб я это… — Щеки ее загорелись пунцовым румянцем, заметным даже в мерцающем свете тонких свечей.
— Тьфу, охальник, — поморщился Ягайло. — Иди, девица, отседова, не надо ничего от тебя. Почивать я буду.
Та улыбнулась и рыбкой выскользнула за дверь. Ягайло поднялся, задвинул тяжелый засов, задул свечи и снова вытянулся на ложе, заложив руки за голову. Закрыл глаза. Перевернулся на бок, потом на живот. Повздыхал. Сон не шел. Его перебивали невеселые думы. И даже не о предстоящем походе, за годы службы он повидал такого, что пропажа княжеского отпрыска казалась детской забавой. Из головы не шли давешние слова князя. Выходило по ним, что кругом враги. С одной стороны Орда, с другой — поляки, с третьей — Московия, и каждый норовит поживиться. И ведь поживится, чуть слабину дашь. Может, один, а может, и в сговоре. И чтоб того не случилось, князю самому надо в сговоры вступать, интриги плести, изворачиваться и пугать соседей, чтоб тем даже на ум не пришло. А не то…
Перед его мысленным взором встала ощетинившаяся копьями железная стена тевтонских рыцарей, надвигающихся мерным, обманчиво-неспешным шагом. Стремительно мчащиеся на невысоких лошадках орды кочевников. Падающие под ударами кривых сабель мужики в белых рубахах. Уволакиваемые в полон за косы бабы, плачущие детишки. Пепелища и обугленные яблони, роняющие в пепел белые лепестки.