В один из тёплых дней сентября после обеда и совещания с офицерами и стрелецкими головами Никита Самойлович назначил дату штурма города на раннее утро двадцать второго числа. Из Пскова со дня на день ожидалось прибытие семитысячного стрелецкого войска великолукского воеводы Аверкия Фёдоровича Болтина, с которым ждали и множество подвод с боеприпасом для пушек и мортир. Бельский окончательно решил, что атаковать город стоит именно со стороны болота. Там, на южной стене, уже зияли чернотой провалы в кладке, спешно заделываемые шведами брёвнами, камнями и прочим. На восточном фасе осады, у Пороховых ворот, войско Болтина будет изображать готовность к штурму, дабы смутить шведа.
— Гришка, вели нести мой сундук! — обратился к стрелецкому сотнику Никита Самойлович, когда мортиры, посылавшие на Дерпт одно ядро за другим, наконец, умолкли.
Пока шипел уксус, щедро поливаемый пушкарями на разгорячённую медь стволов, воевода внимательно осматривал стены города. Вскоре окованный железными полосами сундук был поставлен перед ним. Сняв с запястья намотанный на него шнурок с ключом, Бельский отпёр замок, а сотник споро открыл крышку. Внутри находилась дюжина винтовок, подаренных Никите ангарскими людьми, что откликнулись на его послание.
Не зря он посылал Агейку Воловцева, своего человечка, в их пределы, подумалось тогда князю. Истратив до трети медных бочонков, что имели именование патронов, Бельский и его ближние люди сподобились к умелой стрельбе из оных мушкетов. И теперь у них появилась прекрасная возможность испытать свои умения на злейших врагах Руси.
Свояк и двоюродный брат Никиты Бельского были сейчас рядом с ним. Наконец, узрев приемлемую для стрельбы цель, князь степенно протянул руку. Сотник вложил в неё заряженную винтовку, а сам взялся за вторую, чтобы Бельский не терял времени, коли надобно будет стрелять ещё раз. На стене и правда мелькали фигуры шведов, которые, пользуясь затишьем на позициях мортир, осматривали русский лагерь. Долго целившись и выждав, наконец, удобного момента, князь нажал на спусковой крючок, и через мгновение раздался громкий сухой выстрел. Григорий, забрав у князя разряженный мушкет, мигом протянул ему снаряженный. Громыхнуло ещё раз, а пороховой дым стал ещё гуще.
— Ближе надобно подходить к стенам, — прищурившись, проговорил князь, отстраняя руку сотника, протягивающего ему очередной мушкет. — Ибо трудно отсель палить по свею.
Пальба продолжилась после того, как князь и его приближённые переместились ближе к крепости. Отстрелявшись в своё удовольствие, Бельский с удовольствием отметил своё стрелецкое умение — использовав пять зарядов, он сумел убить двух врагов. Один из них, несомненно, был офицером и знатным человеком, поскольку он пытался смотреть на русский лагерь из голландской трубы с линзами, что сверкали на свету. В итоге наблюдатель упал с крепостной стены, и Никита Самойлович сумел подстрелить ещё одного шведа, из тех, кто пытался затащить обратно в город тело упавшего.
Вечером пальба по стенам и башням крепости продолжилась. А небольшие отряды драгун тем временем хозяйничали в округе, занимая практически без боя небольшие городки и замки да наводя панику на землях бывшего епископства. Вскоре толпы беженцев, подгоняемые жуткими рассказами якобы свидетелей зверств московитов, устремились к Риге, Пернову и Ревелю.
К сожалению, большего количества войск, чтобы развить успех в Ливонии да наступать в Ижорской земле, Михаил Фёдорович выделить не мог. Иначе возникла бы реальная опасность польского вторжения, ведь сейчас войска Яна-Казимира находились недалеко от русских пределов. Дело в том, что на юго-восточных украйнах польских земель было неспокойно. Православный люд, почувствовав силу, возникавшую в русских землях, заволновался, и снова вспыхивали яркими факелам разграбленные и залитые кровью панские усадьбы, а ветви деревьев прогибались под тяжестью удавленных ксёндзов и шляхтичей. В ответ поляки проводили карательные рейды, схватывались на саблях с ватажками казаков, и вновь лилась кровь христианская на степной ковыль. Вновь скакали, нахлёстывая лошадей, гонцы к русскому православному царю с просьбами о помощи оружием, деньгами да воинством стрелецким. Михаил Фёдорович гостей принимал да беседовал с ними ласково, с сочувствием обещая скорую помощь — но только после удачной войны со Шведским королевством.
А покуда Романов, одаривая посланцев с юго-западных украин своего государства, заодно принимал от них и клятвы в верности. А также уговаривал ждать нужного сигнала к общему выступлению против ненавистных ляхов. Михаил Фёдорович чувствовал возрастающую силу Руси, которая поднималась, аки феникс, из руин великой замятни, к которой приложило руку Польское государство. Уже не было былого страха перед нашествием польско-литовского воинства, которое государь прекрасно помнил. Он не забыл все те неисчислимые злодеяния, что творили ляхи на русской земле, и в сердце его оставалось ещё желание покарать прежних обидчиков, несмотря на недавние победы русского оружия. Пусть Смоленск, Полоцк и Чернигов уже возвратились в лоно Руси, но древний Киев и многие иные города и веси ещё оставались под пятой врага.
«Это уже дело Алексея будет. Он уже взрослый, а коли Бог даст, то я ещё пару годочков протяну, будет время наставить его на верный путь, дабы советчики иные не сбили на кривую дорожку», — тяжко вздохнув, подумал государь, потирая ноющие ноги.
Занимал его и вопрос дальнего княжества Ангарского, как и личность тамошнего князя — Вячеслава Сокола. До государя дошли слухи, что Сокол-де является одним из Рюриковичей. Но сам он об этом ни единым словом в своих письмах не обмолвился. Возможно, это людишки разные всякие небылицы сказывают, но проверить оное Михаил Фёдорович всё же поручил Беклемишеву. Да и вообще, откель-таки взялся на сибирских землицах князь православный? А ещё царь помнил мушкет ангарский — воистину чудесное оружие! Не так давно, весною, в Москве по царскому указу были собраны лучшие оружейники — москвичи, туляки и иные, с тем чтобы они, осмотрев ангарский мушкет, сказали прямо — смогут ли сработать такой же. Привезённые в столицу мастера то восторженно цокали языком, то в волнении почёсывали вихры, то возбуждённо вращали глазами, дивясь на техническую законченность оружия, кажущуюся простоту его форм и отменное качество металла.
— Ежели постараться, то можно испробовать сработать такой же, государь, — отвечал тогда туляк Зосим, один из лучших мастеров на Руси, с сожалением передавая мушкет думному дьяку. — Умеючи, оно и блоху подковать можно.
— Так сработаешь мушкет оный? — сдвинул брови царь.
— Чую, долгонько буду работу делать, государь, — с достоинством отвечал мастер. — Не могу говорить, что с первого разу добрый мушкет будет. Зело сложен, да и заряд евойный…
— Погоди! — перебил его царь. — Говоришь, сложен? А ангарцы, бают, сотнями их делают!
Задумался государь и, отпустив туляка до оружничего и боярина оружейной палаты, решил обсудить с ближним кругом, что с ангарцами делать, коли они собрались своё воинство на помощь прислать.
— Ежели, как людишки бают, сильны и искусны они в деле ратном, — покряхтев в кулак, проговорил первым Борис Лыков, голова Сибирского приказа, — то пускай они Орешек вызволят от свея.