12 декабря в 17 часов — город Перемышль. Снегу нет, грязно. Молодых мужчин поляков много. В 19 часов объявлена воздушная тревога, бьют зенитки. Приказали маскировать окна. Работают заводы, в 18 часов слышны гудки. Разрушений не видать. Вокзалы и пути целы. В Львове и в Перемышле горит электричество. Поля засеяны озимыми на 50 %. Чересполосица, полосы разные: широкие и узенькие, есть такие, где можно проехать бороной только два раза, взад и вперед.
13 декабря наш поезд стоит в 7 километрах от Перемышля. Сильный ветер. Снегу нет, тепло.
14 декабря — мы в городе Мжайске (видимо, Польша), разгружаемся. В вагоне вместе с нами от Выборга до Польши ехал ездовой, боец нашего взвода, пожилой товарищ Савин Афанасий Иванович. Он — уроженец Ульяновской области. До войны работал председателем колхоза в течение шести лет. Образование имел от силы четыре класса сельской школы, но обладал большим даром речи. Простым мужицким деревенским языком Савин так ярко и убедительно передал нам несметное количество рассказов, да с таким юмором, что вся аудитория — взвода тридцать с лишним человек покатывались со смеху. Сочинял ли он их или черпал из жизни, а может быть, сам пережил и запомнил, мне неизвестно. 12 дней, от гор. Выборга до Сандомирского плацдарма, мы ехали в поезде, Афанасий Иванович не повторил ни одного рассказа, каждый день дарил нам все новые и смешные до слез. Слушатели в нашем вагоне то и дело просили: «Савин, расскажи еще». Хороший был человек и дисциплинированный солдат Афанасий Иванович, но злая судьба выпала на его долю, он был убит из пистолета самодуром — нашим же офицером, майором, после войны, когда он был демобилизован по возрасту и уже ехал домой к своей семье. Более подробно я расскажу, что знаю о его гибели, несколько позднее.
14 декабря разбили палатки в лесу около монастыря. Утром в 10.30 пошли на юго-запад 6 км. В 12 часов пришли в село Жолыня. Разбили две палатки на берегу речки. Интересно: вода в речке как газированная, пузырится, шипит. Совсем рядом с речкой на берегу колодец, вода в нем такая же. Лошади воду пьют хорошо, она вкусная. В селе два частных магазина, кино и клуба нет. Одна школа и большой костел. Молодежь в центре около магазинов ходит по дороге взад и вперед. Дороги скверные, грязные. Недалеко от нас, где мы расположились, особо выделялся чистенький крашеный домик с палисадником, крашеным штакетником. Все остальные выглядят уныло. Вот поляк запряг в дышло клячу костистую и тянет арбу, а в ней узелок около 30 кг зерна, повез на мельницу смолоть. Скучная картина, видна сплошная нищета. В каждой избе — пять-шесть детей. Спят на земляном полу. Почти все жилища плохие. А в крашеном с палисадником домике живет врач. В одном из домов наши установили передвижку, показывали кинофильмы несколько дней. Население повалило, все три дня помещение было переполнено. В поселке только одна баня, и та не работает.
25 декабря 1944 года, деревня Жолыня, живем среди крестьян-поляков. Они торжественно празднуют Рождество, толпами идут в костел. Погода хорошая, небольшие морозы, снегу нет. Мы готовимся к наступлению. Послал письмо в Торжок Асе. «Здравствуй, дорогая Ася! Прости, что так долго не писал тебе, не было возможности, были в пути, теперь мы в Польше. Приехали воевать. Видимо, скоро будем участвовать в последних решающих боях. Условия жизни поляков совершенно не похожи на жизнь наших крестьян. Крестьяне поляки живут единолично, выглядят нищенски, ходят рваными. Большинство живут бедно. Хаты у них низенькие, побеленные внутри и снаружи, крытые соломой. В помещении грязно, много икон в каждой хате. Газет никто не читает, книг и журналов нет. Единственным развлечением у поляков является ходить в костел, туда идут все старый и малый. В костеле играет орган, все сидят на длинных скамейках, установленных поперек, и все поют. Уходят из костела, кому, когда вздумается и приходят тоже так. На всех перекрестках дорог, даже в поле, стоят распятия Иисуса Христа. К нам поляки относятся хорошо, но не все. Лесу тут у них нет. С дровами плохо. Сена тоже нет. На полях чересполосица, одни борозды. Полоска маленькая и рядом большая. Населенность очень густая. Деревни почти не прерываются, одна от другой. Самогон гонят буквально все, в каждом доме. Наши деньги принимают лучше, чем польские злотые. В магазинах почти ничего нет. Все дорого, например, химический карандаш стоит 30 злотых (на наши деньги 30 рублей). Зима и здесь небольшая. На этом и закончу».
5 января 1945 года в 11 часов из деревни Жолыня выехали за 30 км. Стоим в лесу в палатках. Снегу мало. Напій самолеты непрерывно летают. Вдалеке слышна орудийная стрельба. Едем на Запад к Сандомиру, за Вислу.
7 января в 9 часов приехали к реке Висле, в местечко Купеческий двор. Ночуем в готовом блиндаже, тепло. В деревнях только польское население. Снегу нет, мороз 8–10°. Стрельбы нет. Самолёты наши летают непрерывно. Завтра едем ближе к передовой. Получил письмо от отца.
8 января 1945 года в 8 часов переехали через мост за реку Вислу, гор. Краков. Проехали в глубь Сандомирского плацдарма 10 км. Утром поехали обратно за Вислу. Ночуем в блиндаже около реки.
9 января наш взвод расположился в огороде крестьянина, разместились мы в трех зимних палатках. Около них в пирамиде стояли наши автоматы. Около палаток стоял часовой. Начальство наше, штаб, находился недалеко от нас в польской избе. Командир нашего взвода лейтенант (фамилию его не помню), молодой, но уж очень был не активен, и мне казался недостаточно развитым. Рано утром встали, позавтракали. На улице небольшой мороз и на земле очень мало снега. Пехотные полки разместились в лесу в нескольких километрах от населенного пункта, где мы остановились. Я находился около своих палаток. Мимо изгороди огороженного участка, где жил наш взвод, прошли двое, один из них в полушубке в погонах лейтенанта, а другой солдат. Оба с автоматами ППД (с круглыми дисками). Прошло, может быть, с полчаса, как послышался крик о помощи женщины у соседнего дома: «Ратуйте! Ратуйте!» (по-нашему — караул!). К палатке бежали наши ребята Кашеваров Иван и другие, они схватили свои автоматы и побежали в ту сторону, где взывала о помощи женщина полячка. Я тоже взял автомат и побежал за Кашеваровым. За мной бежал и командир нашего взвода. Перепрыгивая через изгороди, мы выбежали в поле, пашня была чуть прикрыта снегом. По пашне, от деревни в сторону леса, бежали двое. За ними гнались все мы. Но эти двое залегли на землю и открыли по нам стрельбу из автоматов. Засвистели пули, пришлось и нам лечь на пашню. Я перевел защелку автомата и уже положил палец на спусковой крючок, собираясь дать очередь по преступникам, но в это мгновение недалеко лежавший от меня командир нашего взвода крикнул: «Чуркин, не стреляй!» А бандиты, строча из автоматов, уходили в сторону леса. Их мы не преследовали больше. Оказалось, эти двое, лейтенант и солдат, зашли в дом, в доме была только одна женщина. «Офицер» встал с автоматом в руках у двери, а солдат взломал запоры у кладовки в сенях, нашел мешки и стал укладывать в них наиболее ценные вещи. Дочь хозяйки дома, возвращалась с гулянки домой и лишь только открыла дверь в сени, быстро оценила обстановку. Выбежала на улицу и закричала: «Помогите! Помогите!» По-польски — ратуйте. Что оставалось делать бандитам? Они схватили мешок с вещами и недалеко от дома запихали его под небольшой мост в канаву, а сами пустились бежать по пашне в сторону леса. Увидев погоню за ними, они бросили еще один мешок с замерзшим стираным бельем, видимо, снятым с веревки. Зная, что за грабежи они будут приговорены трибуналом к высшей мере наказания, если будут пойманы, преступники пошли на крайность — пустили в ход оружие. На мой взгляд, командир нашего взвода поступил неправильно. Задержать их надо было, и мы могли это сделать. Черным пятном легла бы удача бандитов на всю нашу армию, если бы им удалось осуществить грабеж, кражу вещей у населения дружественной нам страны. Через несколько дней командир нашего взвода был переведен в другое подразделение. К нам был назначен командиром взвода связист лейтенант Шпаковский.