Поезд шел по выжженной солнцем степи, которой, казалось, не будет ни конца ни края. Трава уже успела пожелтеть, и иногда дувший с востока легкий ветерок раскачивал заросли бурьяна и ковыля. Нещадно палило солнце. В вагоне было душно, а от запаха преющего сена-вообще становилось трудно вдыхать терпкий аромат степи, пропитавший все кругом.
Лейтенант Егорьев, ухватившись рукой за железный крюк двери, высунулся наружу, подставляя лицо и грудь под встречные потоки воздуха. Впереди, окутываясь белыми облаками тотчас уносимого ветром пара, гудел паровоз, стуча колесами. Дружным перестуком отвечали ему вагоны, раскачиваясь из стороны в сторону. Егорьев с минуту рассматривал открывшуюся ему во всей своей необозримости степь, потом, почувствовав на зубах мелкие песчинки, которые вместе с порывами ветра били ему в лицо, отошел от двери и уселся на сено.
— Охота вам, товарищ лейтенант, пыль нюхать? — подал голос из дальнего угла вагона старшина Кутейкин, развалившийся на охапках подмятого под себя сена.
— Здесь вообще дышать нечем, — отвечал ему Егорьев, стряхивая песчинки с запылившейся гимнастерки.
— Тряси не тряси — все равно всего не вытрясешь! — ухмыльнулся Кутейкин, видя старания лейтенанта.
— А как вы там еще в своей берлоге не сварились? — повернулся Егорьев к старшине. — Ведь от самой станции, как залезли, так тут и едете.
— Нее… — протянул старшина, потягиваясь. — Мне не жарко… И не душно, — добавил он после некоторого молчания. — Верно, Лучинков?
Ответа не последовало, Кутейкин приподнялся и посмотрел вниз. Лучинков, молодой солдат, спал на полу, подложив под голову приклад винтовки с наваленными на него клоками сена. Старшина, свесив ногу, носком сапога дотронулся до дула винтовки. Приклад под головой Лучинкова заерзал, на что владелец причмокнул во сне губами и, повернувшись на другой бок, подсунул под щеку ладонь, больше не реагируя на происки старшины. Кутейкин, оставив в покое Лучинкова, нагнулся над другим солдатом.
— Федор, — позвал он его, слегка встряхнув за плечо. — Федо-ор!
— А? Что такое? — спросонья поднимая голову с шинельной скатки и оглядываясь в полутьме вагона, спросил Федор.
Увидев фигуру лейтенанта, темным силуэтом выделявшуюся на фоне дверного проема, солдат обратился к нему:
— Уже приехали, товарищ лейтенант?
— Тебе не жарко, Федор? — с самым деловитым видом осведомился Кутейкин.
Окончательно сбитый с толку, Федор рассеянно смотрел то на Егорьева, то на старшину.
— Успокойтесь, это у старшины шутки такие, — объяснил Егорьев солдату.
— Тьфу, чтоб тебя… — с досадой плюнув на пол и погрозив кулаком старшине, выругался Федор, снова укладываясь на прежнее место, процедив еле слышно сквозь зубы:
— Черти б вас съели.
Кутейкин с довольной улыбкой спустился сверху к лейтенанту и уселся рядом с ним.
— Не смешно, — глядя на расплывшееся лицо старшины, сказал Егорьев и, еще раз по слогам повторив: — Не смеш-но, — отвернулся и стал смотреть на степь.
Кутейкин, обиженно поджав губы, полез обратно к себе. Егорьев, сев к самой двери, заложил руки за голову и, приняв удобное положение, предался размышлениям.
Итак, он ехал на фронт. Туда, куда стремился казавшиеся ему невыносимо долгие месяцы обучения в военном училище. Сколько раз он представлял себя в роли командира взвода, а то и роты, четко отдающим распоряжения, на самой передовой, под огнем противника, или поднимающим свое подразделение в атаку. Хотя сводки с фронтов и не сообщали о наступательных действиях, Егорьев был уверен, что, как только он прибудет на место своего назначения, Красная Армия вновь перейдет в наступление, еще более сокрушительное для немцев, чем зимнее наступление под Москвой. По мнению Егорьева, с которым, впрочем, совпадали и мнения большинства других курсантов училища, Красная Армия сейчас подтягивает резервы, готовится к новому удару по врагу. И он, лейтенант Егорьев, прибудет в самый канун этого наступления.
Однако в действительности все случилось не так, как предполагал Егорьев. По окончании училища лейтенанта направили в отдельный стрелковый батальон, стоявший на пополнении. Комсоставом батальон был укомплектован уже полностью, и Егорьев остался, что называется, «не у дел». С неделю околачивался при штабе, потом узнал, что одну из рот направляют на пополнение частей Юго-Западного фронта. Подал рапорт с просьбой отправить и его. А на следующий день уже ехал в воинском эшелоне вместе с ротой старшего лейтенанта Полесьева. Направлялись они в действующую армию. Но, видимо, без приключений Егорьеву доехать было не суждено. В том, первом эшелоне они добрались до Волги и оказались на ее правобережье. Затем был получен приказ своим ходом идти до какого-то городка и там присоединиться к другому эшелону, в котором двигалась еще одна часть. С ней и должна была рота Полесьева следовать до своего места назначения. В городок тот прибыли и уже поджидали на вокзале эшелон, к которому должны были прицепить три вагона, где расположился личный состав роты, и время прибытия которого было известно лишь одному Полесьеву, как вдруг командир четвертого взвода, лейтенант Пастухов, доложил, что исчезли рядовые Лучинков и Золин с противотанковым ружьем в придачу.
Полесьев распорядился было отыскать их, потому что, как докладывал взводный, в городе они еще не были и, стало быть, потерялись где-нибудь на подходе к вокзалу, но тут явился капитан из комендатуры и заявил, что личный состав не может покидать территорию вокзала. О чем разговаривали капитан и Полесьев, Егорьев не знал, но через несколько минут последний вызвал лейтенанта к себе и приказал одному отправляться на поиски пропавших пэтээрщиков. Капитан, стоявший тут же, опять начал запрещать, но Полесьев сказал, что без пэтээрщиков никуда не поедет, добавив сгоряча, что от этой секретности только один вред. Капитан уступил, но заставил его что-то написать, после чего Егорьев, получивший вместе с приказом держать язык за зубами прозрачный намек на то, что времени у него в обрез, побежал разыскивать Лучинкова с Золиным. После получаса беготни по всем входам и выходам вокзала лейтенант обнаружил бравых пэтээрщиков перелезающими через пожарные ворота на запасных путях. Времени для расспросов не было, и Егорьев вместе с Лучинковым и Золиным бросились туда, где стояли их вагоны. Золин бежал, казалось, из последних сил, заметно хромая, и на одном из подъездных путей упал. Поднявшись, сделал несколько шагов и в изнеможении сел на рельсу. Лучинков объяснил, что Золин подвернул ногу, когда рота двигалась к вокзалу, что и явилось причиной их задержки. Его дальнейшее повествование Егорьев не слушал. Взвалив Золина на закорки, он потащил его по путям. Лучинков шел следом и нес ПТР. Они уже минули пассажирский вокзал, когда из-за диспетчерской будки показалась фигура Кутейкина. Старшина, как выяснилось после, был послан Полесьевым уже на поиски самого Егорьева. Из выкриков и жестикулирования взволнованного Кутейкина Егорьев понял, что воинский эшелон прибыл, их вагоны прицепили и с минуты на минуту рота отправится в путь. Вдвоем с Кутейкиным они понесли Золина; Лучинков, гремя оружием, бежал сзади. Обогнув еще какое-то здание, они вышли на перрон и остановились. Эшелона не было. Небольшой дымок вдали говорил им, что они пришли слишком поздно. Теперь спешить было некуда, и все четверо расположились прямо на перроне. Но долго им сидеть не пришлось — первый же патруль спровадил их в комендатуру. К рассказу Егорьева там отнеслись довольно недоверчиво, видимо, принимая их за дезертиров. И бог знает, чем бы все это кончилось, не загляни в комендатуру тот самый капитан, что говорил с Полесьевым. Он узнал Егорьева и заверил в правдивости слов лейтенанта. Егорьева отпустили, пэтээрщиков с Кутейкиным тоже. Через час к этому же перрону подошел эшелон с какой-то кавалерийской частью. Капитан, переговорив с начальником поезда, указал Егорьеву и его людям одну из теплушек и, когда те сели, ушел. Вскоре лейтенант со своими спутниками догоняли собственную роту…