Наступление развивалось стремительно. Противник практически не оказывал сопротивления. На запад ехало, шло, перемещалось все, что составляло армию. Двигалась огромная масса людей и техники – от боевых частей, до обозов, полевых кухонь, ремонтных мастерских – словом, всего, что называется одним емким словом «обеспечение». Причем если танки и пехота, вырвавшись вперед, следовали в относительном порядке, то растянувшиеся тылы запрудили все дороги прифронтовой полосы. Впрочем, линии фронта как таковой не существовало. Подобное за войну с Марковым уже случалось не раз после успешного нашего прорыва. Прошлым летом в Белоруссии немцы отступали так стремительно, что даже разведка потеряла на какое-то время контакт с их арьергардами. Зато потом у границ Польши они натолкнулись на хорошо организованное и ожесточенное сопротивление. Между тем нечто в этом роде тогда ожидалось. Как и ожидались постоянно бои – большие и маленькие – все последние долгие четыре года. Но в эти весенние дни в самом воздухе витала надежда, что скоро конец. Робкая, возникшая после последних тяжелых боев на Балатоне, эта надежда подобно вступавшей в свои права весне все усиливалась с каждым днем, с каждой минутой. От нее замирало сердце, в нее не верилось. И в то же время хотелось больше всего на свете, чтобы она не обманула. Надежда мелькала в солдатских взглядах из-под надвинутых до бровей выгоревших пилоток, осторожными намеками звучала в разговорах на коротких привалах, заставляла на несколько секунд отвлечься, сделать небольшую паузу перед отдачей очередного боевого приказа. Благо обстановка пока это позволяла. Подобным ощущением прониклись, казалось, все – от командования до рядового. И в то же время все будто боялись эту надежду спугнуть превращением ее в уверенность. По неписаным фронтовым законам никто не осмеливался прежде времени высказывать владевшие всеми без исключения чувства в форме однозначного утверждения. Война научила не спешить верить в хорошее. Вместе с тем, пожалуй, каждый в эти дни нес внутри себя смутное, не до конца оформившееся чувство, манившее своим невероятным для произнесения вслух, но в то же время вполне обоснованным последними событиями и новостями правдоподобием. Чувство, которое могло быть выражено всего несколькими словами – «скоро кончится война». Это было для привыкших все измерять в последние годы категориями противостояния людей немыслимо, невероятно. Но это было очень похоже на правду. Если позволить этим чувствам хотя бы на миг завладеть собой, то они становились похожими на правду упоительно, до дрожи во всем теле, до замирания сердца, до наворачивающихся на глаза сами собой слез. Никто еще не решался произнести эту правду вслух. Пока она не стала свершившимся фактом, ее надо было гнать прочь – от греха подальше. Усилием воли люди отодвигали подобные мысли и чувства, привычно отдавая себя повседневной ратной работе. И шагали, шагали по пыльным дорогам на запад, с прежним упорством и хронической усталостью вперемешку. Однако, этой весной на запад шагалось действительно по-особенному. Стоял апрель 1945 года…
В этом апреле по-особенному и полосовали душу иногда раздававшиеся то слева, то справа в отдалении звуки вдруг неожиданно вспыхивающих коротких перестрелок. Где-то северо-западнее советские войска штурмовали Вену. Ожидалось ее взятие со дня на день. Левый фланг фронта, увлеченный общим порывом, тоже двинулся вперед. Немцы повсюду снимались и уходили на запад. Уходили организованно, в порядке, почти не оставляя пленных и брошенной техники. Но это было уже неважно. Добрая половина Европы осталась за солдатскими спинами в серых русских шинелях, и деться противнику все равно уже некуда. Не выкрутиться, как ни бегай – эту стратегическую истину твердо знал как командующий фронтом, так и ротный повар, примостившийся на передке полевой кухни, что бодро шла вперед на конной тяге вместе с боевыми частями. Однако, в эти дни солдатские лица более обычного мрачнели от перестрелок, периодически возникавших с немецкими заслонами. Казалось, автоматные очереди ранили в самое сердце, даже если пули проходили мимо. Люди, болезненно морщась, отворачивались от наших убитых. Как будто каждый и не повидал сотни смертей за долгую-долгую войну. Смерть этой весной воспринималась живыми особенно мучительно.
Третьего дня разведрота капитана Маркова влипла в историю. Иначе случившееся и назвать нельзя. Немцев бравые разведчики откровенно прохлопали. Числом своим значительно менее взвода после боев в центральной Венгрии вся команда капитана Маркова размещалась теперь в кузове трофейного немецкого грузовика «Опель-блиц». Грузовик обрели в конце марта, когда авиация союзников разбомбила отступавшую к австрийской границе колонну вражеской моторизованной дивизии. Территория эта оказалась занята советскими войсками в результате стремительного марша. Немцы, как это нередко бывало в последние дни, боя не приняли – забрав раненых, ушли горными тропами. Часть брошенной на дороге неприятельской техники оказалась искореженной, часть сгорела, но какая-то часть осталась совершенно целой. Вот и решила сбившая ноги на чужих дорогах разведка, раз ее услуги пока не были востребованы, что идти вперед хорошо, а ехать еще лучше. Выбрали новенький, будто недавно с конвейера, грузовой «Опель». Задние колеса с цепями для езды по обледенелым горным дорогам, запаска, полный комплект инструментов в наличии, камуфлированная раскраска, аккуратно свернутый штатный тент, дуги на кузов под него. Сказка, а не автомобиль! В трофейную машину закинули нехитрые солдатские пожитки, радиостанцию, запас продовольствия и боеприпасов. Там же расселся и личный состав с оружием наперевес. Хозяйственный сержант Куценко, по его собственному выражению, «потрофеив фрица», натащил откуда-то уйму двадцатилитровых канистр с бензином. На них и разместились почти все солдаты роты, от которой осталось одно название. Канистры предполагалось пополнять в дороге по мере возможности. За баранку уселся шоферивший с довоенных времен ефрейтор Быков – молчаливый сорокалетний ярославский мужик, виртуозно владевший ножом, не раз и не два с успехом применявший свое искусство в рейдах по тылам врага. За притащенные в кузов канистры с бензином на Куценко стал ругаться старшина, приводя весомые аргументы, что в случае чего вся команда погорит синим пламенем от первого же попадания в грузовик. Вальяжно развалившиеся в кузове разведчики, застелив канистры плащ-палатками, лениво наблюдали через борт за перепалкой Куценко со старшиной. Вылезать никто и не подумал. А без бензина далеко на трофейной машине не уедешь. Рассчитывать же на отпуск горючего со своих заправщиков было бесполезно – не положено. Хоть стреляй – не дадут. Это прекрасно понимали все. Быков, сноровисто осмотрев машину, между тем залез в кабину на водительское место, захлопнул дверь и, поправляя большое круглое зеркало через открытое окно, весомо заметил, перегнувшись через локоть:
– Поехали, а?
Стрекотнул стартер. Двигатель солидно кашлянул и тут же глухо заурчал на холостых оборотах. Отражавшуюся в боковом зеркале физиономию Быкова чуть тронула довольная ухмылка. Куценко забрался в кузов и тянул оттуда руку старшине: