Егорыч подбежал, глянул в окно, холодея от ужаса.

В комнате все было в порядке. Шипел и рябил телевизор. Горел свет.

Но на кушетке лежала женщина с вывернутой головой: вместо горла у неё была огромная зияющая рана, в которой еще хлюпало и журчало. Лужа крови натекала под радиатор. И в этой луже отражался экран телевизора и мигающие лампы дневного света.

Егорыч, вцепившись руками в остатки рамы, стоял, не в силах отвести глаз от этого дикого, нелепого зрелища.

И напрасно.

Потому, что эта картина была последней, которую он увидел в своей жизни и которую унес с собой в вечность.

Сзади ему на спину длинным стремительным прыжком упала гигантская тварь и сомкнула волчьи челюсти на заплывшей, в складках и седой поросли, шее.

Молодой охранник вышел, услышав вскрик. У него был служебный «макаров», и его-то он и пытался достать из кобуры, когда бежал к распростертому на снегу Егорычу.

Егорыч лежал, раскинув руки, в белом круге фонарного света. Кровь под ним казалась совершенно черной, и черным делался снег. Но с виду Егорыч был совсем как живой, только испуганный. И — ни одной царапины на лице.

— Ты чо, Егорыч? — крикнул молодой, вытащив, наконец, «макарова», механически снимая пистолет с предохранителя. — Ты чего упал-то?

Молодой проследил за взглядом Егорыча. Задрал голову: получалось, что Егорыч с ужасом рассматривал звездное небо. Но на небе не было ничего необычного.

— Во, блин! — растерянно сказал молодой, озираясь.

Он озирался, поворачиваясь на месте, вместе с пистолетом. И палец судорожно прилип к спусковому крючку. Он озирался, и в таком состоянии, казалось, не мог ни о чем думать. Но на самом деле в голове у него проносились картины одна за другой: с неба слетел Бэтмен. На полигоне приземлилась летающая «тарелка», и шустрые зелёные человечки с непомерно огромными головами и страшным оружием в руках прикончили не успевшего ничего понять Егорыча и мгновенно улетели. Среди обитавших на полигоне бомжей появился маньяк. Какой-нибудь новенький из города, выдающий себя за бездомного: решил спрятаться здесь от правосудия, но не стерпел искушения. И… И… И что дальше?

Он снова невольно поднял голову. И на этот раз — показалось — увидел. Какие-то быстрые тени мелькнули над ним, заслоняя звезды. И далекий, гаснущий в ночи лай послышался на краю небес.

И тут краем глаза возле здания собачника охранник заметил быструю тень.

Он мгновенно повернулся. Но всё было тихо и пусто, и никто не бродил вокруг собачника с окровавленной лопатой в руке, и никто не прятался в тени.

Молодой сделал несколько шагов. Поднял «макарова», подошел к дверям собачника, прислушался. Собаки, кажется, тоже беспокоились. Порыкивали — наверное, во сне.

Всё-таки надо заглянуть, — решил молодой. Откинул крючок, распахнул дверь. И прямо перед собой увидел желтые янтарные глаза, смеющиеся и благожелательные. Глаза, которые не обещали ничего дурного. Но в следующий момент глаза вспыхнули неистовой злобой, и охранник, падая на спину, начал стрелять. Он палил во что-то мягкое, тяжелое, что придавило его к бетонному полу. Он палил и пытался вывернуться, сбросить с себя непомерную тяжесть.

Потом раздался хруст, — боли он почти не почувствовал. И глаза, сиявшие над ним, снова стали благожелательными, как знаменитый ленинский прищур.

Он уже умер, когда рука сама сделала последний выстрел. Но, как и прежние, выстрел прозвучал глухо, словно из-под подушки, и пуля увязла в чем-то невероятно плотном и вязком.

Когда охранник перестал биться, Белая подняла голову и, стоя над трупом, оглядела сбившихся в кучку собак.

Они поняли её безмолвный приказ. Скуля, прижимаясь животами к бетону, поползли к трупу. И по очереди, страшась и восторгаясь, ткнулись мордами в горячую пахучую кровь.

Кладбище Бактин

Лавров очнулся. Вокруг была какая-то полумгла, и он не мог понять, где он, и что с ним произошло. Он только чувствовал в груди холод и непомерную, щемящую тоску.

Лавров встал на четвереньки, поднял голову.

Прямо перед ним была витая чугунная ограда, а за ней — высокий трехступенчатый монумент. У подножия монумента, полузанесенные снегом, стояли и лежали голые обручи с остатками бумажных цветов.

С сумрачного неба летел легкий снежок. Царила полная тишина, а вокруг, насколько хватало глаз, высились разнообразные каменные плиты, чугунные кресты, и монументы, похожие на пирамиды.

Лавров начал что-то медленно соображать — словно свет забрезжил в темной голове.

— Ну, здравствуй, переживший смерть, — сказал кто-то не голосом, а мыслью.

Лавров вгляделся. У подножия монумента лежала огромная серебристая — то ли от снега, то ли от седины, — собака. Она лежала спокойно, вытянув передние лапы, гордо подняв могучую красивую голову. Ее глаза сияли мягким светом.

— Кто ты? — глухо спросил Лавров. — Где я?

— Ты — Ка, возвращенный на землю из подземного Кинополя, собачьего ада, — ответил спокойный голос. — И ты в некрополе. Там, где продолжится и закончится Великая Война.

Лавров опустил голову, пытаясь понять то, что понять было невозможно.

— Ты неустрашимое и бессмертное существо, обреченное на муки непонимания, — добавил голос. — Но пока не трудись понять то, что смертные понять не могут. Понимание придет к тебе постепенно. И ты узнаешь всё, что знают духи.

— Зачем? — почему-то спросил Лавров, имея в виду: «зачем всё это?».

Но лежащая серебряная собака всё поняла правильно.

— Чтобы найти покой. Чтобы вернуть свою человеческую сущность — Ах. Её может вернуть тебе лишь владыка Расетау. Он возложит на тебя руки, и ты обретешь покой и бессмертие человеческой души.

— Когда?

— Правильный вопрос, и очень мудрый, — собака прижмурила лучистые глаза. — Тогда, когда найдешь деву, избранную черным мохнатым существом, которое люди называют Собачьим богом.

— Богом? — растерянно повторил Лавров.

Собака рассмеялась, чуть оскалив светящуюся пасть.

— Он давно уже не бог. В нем слишком много человеческой крови. И для продолжения рода ему требуется земная женщина, немху. Такая, которую не принимают окружающие. Считают сумасшедшей, или просто больной. С каждым поколением человеческой крови в нем все больше. А ведь когда-то он был бессмертным, как и я. Но по какой-то причине отказался от бессмертия и ушел к людям, став немху. Сейчас он живет один, прячась по лесам, по заброшенным домам, забытый всеми — и собаками, и людьми. Часть магической силы у него осталась, и мне неизвестно, что он еще может. Сейчас этому бывшему богу, насколько я помню, сто пятьдесят два года, или даже чуть больше. Это — предел. Теперь он начал быстро дряхлеть и терять даже ту силу, которую имел. Ему нужна женщина, она родит его снова, — нового выродка, который тоже, может быть, проживет лет сто.