— Собачье говно под ногами, — угрюмо и в тон добавил репортер.
Выплюнул сигарету и сказал:
— Вставайте, как хотите. Только собачек поласкайте. Давай, Алик.
Алик направил камеру на Эльвиру.
— Подождите! Мне надо волосы поправить!
Репортер вздохнул и сказал:
— Алик, сними пока собачек. И планы… А чего тут вонища такая?
Эльвира не стала обсуждать тему недофинансирования. Она напудрила нос, взбила челку, торчавшую из-под шапки, и наклонилась к собачкам.
— Ну, мои деточки, кто к маме на ручки пойдет?
Жирные детки сидели на задних лапах, вывалив розовые пуза. Жмурились на солнце. Изредка выкусывали из боков блох.
— Ну, давай ты, Кеша, — сладко сказала Эльвира кривобокой собачке с уродливой мордой недоделанного мопса.
Кеша лениво тявкнул и полез на подставленные ручки. И тотчас из-за стены питомника раздался многоголосый лай.
— Фу ты, черт! — сказал репортер, оглядываясь на питомник. — Они нам поговорить не дадут. Чего они?
— Съемок не любят, — кокетливо сказала Эльвира.
— Завидуют они этим, — сказал Алик, кивнув на Кешу. — Ишь, три толстяка.
Репортер сказал:
— Ну, черт с ними. Все равно разговор в студии будет… Ну, Эльвира Борисовна, вы готовы?
— Готова!
Эльвира ласково трепала Кешу, который внезапно заугрюмился.
— Значит, Алик, давай.
Он сунул микрофон Эльвире в лицо и спросил неожиданно бодрым голосом:
— И как же зовут эту красотку?
— Ке-еша! — протянула Эльвира.
— И как же она попала в приют? Неужели хозяин бросил?
— А вот представьте себе! Такую красавицу — и выбросил! Но ничего, Кешенька, мы тебе скоро другого хозяина найдем, доброго…
Эльвира стала сюсюкать и лезть к собаке с поцелуями. Кеша угрюмо воротил морду.
— Давно он у вас в приюте? — бодро вопрошал репортер.
— Кеша? Кеша — это «она». Давно! Мне принесли её дети под новый год. Представляете? Праздник, все гуляют, радуются, а на детской площадке замерзает насмерть несчастное существо.
— А может, он потерялся?
— Не «он», а «она»…
— Надо было объявление в газету дать.
— Я давала! — быстро соврала Эльвира и тут же взъярилась:
— А почему это приют должен разыскивать хозяев? Добрые хозяева сами ищут, и сами объявления в газетах дают. На газетные объявления, между прочим, тоже деньги нужны.
— Ладно, — сказал репортер прежним усталым голосом. — Алик, стоп. Эльвира Борисовна, вы сейчас про приют расскажете. Ну, сколько собак у вас, как их кормят. Как раз этот мопс на руках…
Эльвира мгновенно поняла и затараторила:
— Кормить наших собачек мы стараемся усиленно. Они ведь, сами понимаете, попадают к нам ослабленными, часто больными. Мы их лечим, можно сказать, нянчимся с ними. Ну и, естественно, даем усиленное питание. Благодаря нашим спонсорам, а также простым добрым людям, которые приносят и ко мне домой, и сюда привозят, всё, кто чем богат: консервы, колбасы, другие продукты, даже мясо, иной раз и деньги… Но вы не правы. Это не мопс. Это помесь, то есть, дворняжка. Но похож на мопса, правда? Приятно, что вы в породах разбираетесь. А то с государственного телевидения прислали девушку — она овчарку от таксы не отличила…
Тут она внезапно прервала свою речь и поглядела куда-то в сторону дороги.
— Да вот, кстати, идет гражданин. Вероятно, собачку искать, или помочь чем…
— Отлично! — репортер повернулся к дороге. — Алик!
Алик развернулся, держа на плече громоздкую камеру.
Со стороны трассы к ним действительно шел человек. Дородный мужчина в камуфляже. Он шел неестественно прямо, слегка откинув голову назад.
Лай в питомнике, затихший было, вспыхнул с новой силой. И на этот раз в лае слышались нотки страха и злобы.
Мопс, до этого смирно лежавший у Эльвиры на руках, внезапно повернул уродливую морду, и молча, без звука, вцепился в запястье своей патронессы зубами. Эльвира вскрикнула и отбросила Кешу. Мопс широко расставил кривые лапы и зарычал.
— Ну вот, перчатку чуть не порвал… — растерянно сказала Эльвира.
Повернулась к собачнику, откуда всё несся неистовый лай.
— Совсем взбесились, — сказала испуганно. — Пойду попрошу Людмилу — пусть присмотрит за ними, успокоит…
Она побежала к сторожке.
Высокий гражданин приблизился. У него было белое, даже синюшное лицо, и глядел он прямо перед собой невыразительными, погасшими глазами.
Репортер, держа микрофон перед собой, бодро кинулся наперерез:
— Здравствуйте! Мы из телеканала «АБЦ». Снимаем репортаж о питомнике «Верный друг». Можно вас на минуту?
Человек остановился. Лицо его по-прежнему ничего не выражало.
— Представьтесь, пожалуйста… Как вас зовут?
Человек помолчал, как будто сосредотачиваясь. Потом губы его выговорили:
— Ка.
— Не понял? — дружелюбно переспросил репортер.
— Ка, которое не имеет имени, — медленно и глухо ответил человек в камуфляже. Он снова помолчал. — Ибо дела мои на весах Маат оказались тяжкими, я убил Ба священного шакала. Но меня не пожрал Амт с крокодильей пастью, и владыка Расетау вернул мое Ка на землю.
Репортер обернулся на Алика. Тот пожал одним плечом — на втором была камера.
— Вы пришли искать свою собаку? — сделал новую попытку репортер.
— Да! Ибо предсказано предками: «Египет будет сражаться в некрополе». В некрополе — понимаете? Это значит — на кладбище!
Он поднял вверх руку, как бы призывая прислушаться. Лай за стеной раздался с новой силой, и незнакомец проговорил:
— Воистину: сердца их плачут.
Он внезапно тронулся с места, прошел мимо репортера, свернул к дверям собачника. Постоял возле них, прислушиваясь. И вдруг навалился на двустворчатую дверь, закрытую на висячий замок.
— Вы что там делаете? — раздался голос Эльвиры. Она бежала от сторожки, следом за ней, кособочась, спешила Людмила, а следом за Людмилой — три пса. Однако, учуяв незнакомца, псы неожиданно остановились, присели и оскалились.
Дверь стала проваливаться внутрь; из косяков с визгом выворачивались ржавые гвозди, со скрежетом гнулись дверные петли.
— Ой, божечки ты мой! — вскрикнула Эльвира и, споткнувшись, упала. Шубейка задралась до спины, вместе с костюмом. Переспелый зад в растянутых колготках предстал во всей красе.