Петр быстро взглянул на дядю, опустил глаза. Вздохнул.
— Я давно заметил, Григорий Тимофеевич, только не хотел докладывать. Его ведь пристрелить надо. А жалко.
— Жалко, — согласился Григорий Тимофеевич. — А если он всю дворню перекусает? А если, не ровен час, Аглашу цапнет? Или с цепи сорвется, да в деревню кинется?
Петр снова вздохнул.
— Хорошо. Прикажу Иосафату разбудить меня до свету, уведу Полкашку в лес и пристрелю.
Григорий Тимофеевич помолчал.
— Этого мало, Петя. Перестрелять надо всех больных собак по деревне. А тех, которые еще не больны — приказать запереть отдельно от других. Признаки болезни не сразу появляются. Здоровых собак стрелять — лишний грех на душу брать.
Петя побарабанил пальцами по столу.
— А как крестьянам объяснить?
— Не знаю. Знаю только, что объяснять придется. Попрошу Демьяна устроить сход и помочь нам. Иначе — никак. Начнем стрелять по дворам — чего доброго, бунт поднимут.
— Завтра?
— Да. Тянуть с таким делом нельзя. А ты — ты вот что. Утра не жди. Полкан сейчас на цепи, один на псарне, так ты сделай палку с петлей, возьми его, отведи хоть, например, на берег Сологи, и пристрели. Труп в воду столкни.
Петя снова побарабанил пальцами. Лицо его выражало сомнение и смущение.
— Тебе выспаться надо, завтра будет много дел. Так что — иди сейчас, — настойчиво сказал Григорий Тимофеевич. — Аглаша уже спать легла, дворовые тоже. Только Иосафату не спится по-стариковски.
— Я, пожалуй, попрошу старика мне помочь… — сказал Петр Ефимыч и коротко взглянул на Григория Тимофеевича. — А то одному как-то… На убийство это похоже, дядя.
— Я понимаю.
— А точно ли это бешенство? Может, доктор ошибся?
Григорий Тимофеевич серьезно сказал:
— А ты подумай сам. Началось с появления дикой волчьей стаи, потом — падёж скота, кошки стали дохнуть, до людей очередь дошла… Ты по лесам часто ходишь — видел что-нибудь?
Он выжидательно посмотрел на племянника. Тот помялся:
— Да, видел.
— Что же?
— Мертвых лисиц. Один раз на целый выводок наткнулся: лиса-мать, лис-отец, и лисята. Все мертвые, у норы. Я еще подумал — от какой-нибудь своей болезни померли, или тухлого поели, или ягод волчьих… Да мало ли что.
Григорий Тимофеевич посидел еще, потом поднялся.
— Пойду подниму старика. А ты, будь добр, приготовь ружье и припасы. Может, с первого раза не попадешь, может, несколько раз стрелять придется…
Стрелять, однако, не пришлось ни разу.
Они все сделали правильно. Иосафат, поворчав для порядка, оделся потеплее, взял фонарь и пошел на конюшню. Принес длинную палку с петлей на конце. Потом подошли к сараю, где содержали собак; теперь там оставался один Полкан. Вошли.
Полкан спал в углу, свернувшись калачиком. Проснулся, взвизгнул от радости и кинулся к Пете. Короткая цепь натянулась, Полкан встал на задние лапы, забил передними в воздухе.
— Ну-ну, успокойся, — сказал Петя.
Иосафат, уже узнавший подробности, поджал губы:
— Может, он еще и не заразный. Может, дохтур-то ошибся. Вишь, как у него, у дохтура этого, руки-то тряслись. Должно, зашибает сильно. А таким дохтурам верить нельзя. Вот в прошлом годе один тоже приезжал в Вёдрово, так он…
— Полкан, лежать! — приказал Петр.
Пес послушно лег.
Петр вытянул руку и сделал ею круг в воздухе. Полкан и этот фокус знал: перевернулся через спину. Петр вздохнул:
— Ладно. Надо дело делать. Я отстегну цепь, а ты уж, сделай милость, изловчись — петлю на шею накинь. Да фонарь поставь пока — мешать будет.
— А может, Полкан сам пойдет?
Петр молча наклонился к Полкану, отстегнул карабин, опасливо пряча руки.
— Надевай! — сказал он Иосафату.
Но старик замешкался. Протянул палку, Полкан оскалился и внезапно прыгнул к выходу, проскочив между Петром и Иосафатом. Фонарь упал, горящее масло вылилось на солому, растеклось. Солома вспыхнула. Огонь мгновенно охватил дверной косяк. Петр, не растерявшись, вытолкнул Иосафата в открытую дверь, прыгнул следом.
Иосафат упал в грязь и принялся кричать дрожащим голосом:
— Пожар! Пожар!
Все произошло так быстро и неожиданно, что Петр на какое-то время забыл о Полкане.
Из господского дома стали выскакивать дворовые — сначала девки и бабы, потом и несколько мужиков — кучер, конюх, работники, слуги. Привезенный из Москвы повар-француз, живший в отдельной комнате, распахнул окно и закричал:
— O mon Dieu! Je suis etonne! Au lieu de…
Окончание фразы потонуло в рёве огня, охватившего весь сарайчик. Выбежал Григорий Тимофеевич в ночном колпаке, и приказал мужикам окапывать землю вокруг пожара, а бабам — таскать воду вёдрами. Вёдра помогали плохо, а окапывать не давал палящий жар. К счастью, псарня стояла особняком, и огонь в безветрие не мог перекинуться на другие строения; задымилась, было, стена конюшни, но её быстро залили водой. Лошадей, однако, стали выводить на воздух.
— Где Полкан? — спросил Григорий Тимофеевич метавшегося между бабами и мужиками Петю.
— Сбежал! — на ходу ответил Петя, кидаясь к пожарищу с багром наперевес.
— Куда?
— Об том не ведаю, дядя!..
На фоне зарева издалека четко виднелись темные мечущиеся фигуры людей.
Белая, лежавшая на крыше деревянной беседки в саду, глядела на них ласковыми, слегка сонными глазами.
Потом медленно и длинно зевнула, прыгнула с крыши — и растворилась во тьме.
Полкан выскочил на поляну. Присел, тяжело дыша и вывалив сухой шершавый язык.
На небе ровно сияла луна, но с запада наносило тучи, и звезды гасли одна за другой. Пока же луна освещала небольшую поляну, на одном краю которой, прислонившись к стволу вяза, стояло странное мохнатое существо, а на другом краю сидела огромная белая собака с горящими глазами. Полкан оказался как раз между ними.
Почувствовав неладное, Полкан забеспокоился, беспрерывно оглядываясь то на существо, то на белую собаку. От существа пахло странно — неземным, неведомым, и скорее страшным, чем добрым. Зато от Белой так и лилась сила, запах безмерной власти, аромат победительницы.
Существо подняло лапу, словно подзывая Полкана. Белая спокойно сидела, только глаза её открылись шире; они притягивали Полкана, как магнитом.
Полкан внезапно захрипел горлом, упал на брюхо и пополз, приподняв зад и постукивая хвостом, к Белой. Белая улыбнулась. Теперь она смотрела поверх ползущего пса, прямо в глаза неведомого мохнатого существа.