Степка постоял еще. Сказал:
— Айда в дом. Покормить тебя надо, однако.
Собака заупрямилась было, но Степка пообещал рыбы. Это слово собака, наверное, знала. Недоверчиво взглянула на Степку, и пошла за ним. Время от времени оглядывалась на лес. Негромко рычала.
— Ну, что там? — спросила Катька.
— Не разглядел. Темно уже. Не то шатун, не то какой плохой человек.
— А зачем собаку привел?
— Кормить буду, однако.
Степка взял посудину побольше — плохо обожженную глиняную миску, — вывалил в нее варево из мороженой рыбы. Поставил на пол:
— На, жри.
Взял ружье, сел, и принялся чистить его.
Катька поглядела на все это неодобрительно.
— А кого видел? Высокий, черный?
Степка слегка вздрогнул.
— Может, это он и есть. Узнал, что мы шаманим, псу помочь хотим, и пришел.
Оба замолчали, испуганно глядя в окно.
— Однако, Степка, собаку выпусти, да двери запри, — сказала Катька.
Полкан подобрался к деревне как можно ближе. Полз меж кустами, добрался до овина и прилег. Отсюда плохо была видна изба, — только старый перекошенный плетень, дырявый, заваленный снегом. Но Полкан знал, что у него получится. Таков был приказ, а значит, нужно только подождать.
Звезды погасли, а с черного неба посыпалась снежная крупа.
Полкан разгреб гнилую солому, накиданную возле овина, зарылся в нее поглубже. Постепенно задремал.
Когда начало светать, он проснулся, подскочил, навострил уши.
Деревня просыпалась с шумом, коровьим мычанием, стуком дверей. Земля побелела от белой крупы, которая никак не хотела таять. Где-то заржала лошадь, заблеяли овцы.
Вот отворилась дверь избы. Вышла хозяйка, несла в руках, обхватив подолом, чугунок с месивом. В свинарнике завозились, обрадовано захрюкали свиньи. Хозяйка скрылась за стеной. Хлопнула дверь и Полкан сморщился от донесшегося до него свинячьего смрада.
Потом выскочил малец.
— Тятька! — крикнул он в приоткрытую дверь. — Зима!
— Закрой дверь! Избу выстудишь! — ответил сердитый голос.
Полкан ждал.
Прошли утренние хлопоты. Полкан опять было задремал, но тут во дворе появились новые люди: бородатый кряжистый старик и церковный староста. А с ними — маленький суетливый мужичок. Полкан узнал их по запаху.
Они потоптались на пороге, вошли в избу. Вышли скоро.
— У него собака сдохла, — ему и печалиться не для ча, — сказал мужичок.
Они вышли за ворота и вскоре уже стучались в соседнюю избу.
Полкан ждал, навострив уши. Он чувствовал: скоро, очень скоро наступит подходящий момент.
Но наступил он не так скоро. Уже мутное солнце поднялось над деревней. Белая крупа стала исчезать, оголяя черную грязную землю на убранных огородах. Пар поднимался от белых крыш, и они темнели на глазах.
Вышел, наконец, и хозяин. Гаркнул:
— Баба! Пошли на сход.
— Какой еще сход? — донеслось со двора.
— Всех зовут. По приказу старосты. Доктор, дескать, велел всех собак перестрелять.
— Ох, Пресвятая Богородица! — воскликнул женский голос. — Митька! Останешься дома, с Феклушей и Федькой! Да смотри у меня! Из избы — ни ногой! А я счас.
Баба вошла в избу, вышла переодетая, как на праздник, в цветастом платке.
— Что вырядилась? — спросил хозяин.
— Не в тряпье же на люди идти!
— «На люди»… Собак требуют сказнить, а вам, бабам, и это — праздник. Тьфу!
Хозяева вышли за ворота.
Немного времени спустя дверь избы приоткрылась, показалось востроносое мальчишечье лицо:
— Феклуш, так я быстро. Одним глазком посмотрю — и назад!
Он захлопнул двери и тоже выбежал со двора.
Полкан подождал еще с минуту, рывком поднялся и потрусил через двор к избе.
Дверь была тугая. Полкан поскребся в нее, но понял: не открыть.
Он пошел вдоль стены, принюхиваясь, и не обращая внимания на странный переполох в курятнике. Чуяли опасность куры, квохтали. Ничего. Пусть квохчут. Все равно на разговенье половине кур головы пооткручивают.
Феклуша лежала на лавке. Занавеска была отдернута. Подложив под голову руку, глядела на мальчонку, сидевшего у печи и деловито рассматривавшего полено.
— Ну, чего смотришь? — ласково сказала Феклуша. — Это полено. Им печку топят.
— Пецьку, — повторил малыш.
— Ну да, печку. Чтобы в избе тепло было.
— Теп-о, — подтвердил мальчонка и заулыбался. Тепло он любил.
Покрутив полено так и этак, отщипнул от него тонкую щепку.
— А это — щепка, — сказала Феклуша. — Ею можно печку растапливать.
Малыш поднял голову, с интересом слушая Феклушу.
— Но ты смотри, осторожней: щепка острая, пораниться можно.
— О-остая, — сказал малыш и вдруг заревел, — кольнул себя щепкой в голенький живот.
— Говорила же тебе! Брось её, бяка!
— Бя-ка! — повторил малыш и отшвырнул и щепку, и полено.
Внезапно в сенях загремело.
Феклуша приподняла голову:
— Кто там? Ты, Митька?
Внутренняя дверь вздрогнула: кто-то открывал её, словно наваливаясь всем телом.
Со скрипом дверь стала отворяться.
— Ой! Митька, да не пугай же ты меня! — сказала Феклуша, и осеклась.
На пороге стояла большая темная собака с проседью, дышала, свесив длиннющий язык, глядела весело.
— Ты чья? — опомнившись, спросила Феклуша. — Зачем пришла, а?
Собака глядела молча, вильнула хвостом. Малыш внезапно перевернулся на живот, и где ползком, где на корточках, двинулся к ней.
— Собацька! — радостно пищал он.
И вдруг грохнуло, зазвенело. Маленькое дальнее окошко, выходившее в палисадник, разбилось, и в горницу влетела страшная окровавленная собака. Малыш сел, испуганно посмотрел на нее; рот его перекосился и он отчаянно, в голос, заревел.
— Феденька! Федя! — закричала Феклуша, и стала торопливо сползать с лавки.
В то же мгновение пес, стоявший у дверей, стал меняться быстро и неуловимо. Он поднялся на задние лапы, начал вытягиваться вверх, расти вширь. Вот уже появились, вместо лап, руки и ноги, и странная полузвериная голова с человеческими глазами.