– Так вы, сударь, выходит, многое знаете, – сказал Маков.
– О! Действительно, много. Я даже записи веду. Ко мне на службе-с хорошо относятся. К начальству вхож, разговоры слышу…
– Что же вы слышали?
Незнакомец надел наконец шляпу на посиневшую, озябшую лысину и произнёс совсем просто:
– Покушение на генерал-адъютанта Дрентельна было инсценировано.
Маков молчал. Незнакомец понял его молчание по-своему, заторопился:
– Вот, я нарочно взял сегодня с собой некоторые документы… Тут копии донесений, телеграмм, мои личные записи о беседах с разными чинами Третьего отделения. Мне кажется, это как раз то, что вы ищете…
Он совсем смешался и начал совать в руку Макова туго перевязанный бечёвкой свёрток.
Маков посмотрел на свёрток, но не взял. Сделал полшага к телеграфисту и прошипел ему в самое лицо:
– А откуда вам известно, сударь, что именно я ищу?
Телеграфист попятился.
– Господина Филиппова убили… – пролепетал он. – И я знаю, кто убил. И знаю, за что… И кто отдал команду убить – тоже знаю.
Телеграфист быстро огляделся по сторонам, снова повернулся к Макову.
Лев Саввич пристально поглядел ему в глаза.
– Фамилия?
– Моя-с? – телеграфист чуть не подпрыгнул от неожиданности. – Акинфиев. Иван Петров. Из дворян-с.
– И с генералом Дрентельном, значит, вы давно знакомы?
– Точно так-с. Только раньше, осмелюсь сказать, шапочно, когда они ещё Измайловским полком командовали.
– Измайловским, значит… Ну, так вот что я вам скажу, любезный: подите прочь.
Телеграфист на секунду онемел. Потом отшатнулся, выговорил побелевшими губами:
– Да-да, я понимаю-с… Время такое… Никому верить нельзя…
– Вы – провокатор, – перебил его Маков. – Ни с каким Акинфиевым Филиппов не работал. А с кем он работал – я вам не скажу. Понятно вам?
– Понятно… – прошептал Акинфиев. Съежился, начал неловко и торопливо засовывать свёрток в карман пальто. Свёрток почему-то никак не хотел умещаться в кармане. – Простите, Бога ради… Я ведь от чистого сердца… Душа болит от всего, что замышляют эти.
Он потоптался, развернулся, и сделал несколько неровных шагов, – сапоги утопали в снегу выше щиколотки. И вдруг обернулся.
– Господин Филиппов, земля ему пухом, работал с Петенькой.
Он как-то жалко улыбнулся и неровной, подпрыгивающей походкой устремился между оградок к тропинке. Маков негромко сказал:
– Постойте.
Телеграфист замер.
– Петенька – это вы?
– Я-с… Сынок у меня был – Петенька. Погиб на Кавказе, в стычке с горцами. Подпоручика только, по выходе из Инженерного училища, успел получить…
– Хорошо, – проговорил Маков, всё еще сомневаясь. – Дайте мне эти ваши бумаги. И учтите: я шуток не люблю.
* * *
Бумаги Петеньки, которые Маков просмотрел вечером в своём домашнем кабинете, оказались такими, что, будь в них правды даже только десятая часть – и этой части хватило бы, чтобы взорвать всю Россию. И куда могли повести ниточки дальше? Страшно подумать.
И ещё одна мысль не давала покоя: почему эти бумаги Петенька не передал Филиппову? Господи, – Маков перекрестился. Вот времечко: никому нельзя верить. Ни-ко-му.
А потом похолодел от другой мысли: ведь Филиппова сначала допросили перед тем, как убить. Что именно они успели выпытать у Филиппова? Знал ли он, что везут его убивать? Если знал, – то, конечно, мог рассказать о многом…
Маков долго не мог уснуть в эту ночь.
* * *
Утром Макова ждала еще одна неприятная новость: в МВД поступила записка из жандармского СПб Управления с уведомлением о том, что дело об убийстве Филиппова должно быть передано из ведения судебного следствия в Третье отделение «ввиду явно политического характера преступления». Бумага была подписана полковником Комаровым и завизирована Дрентельном. Никаких обоснований того, что убийство совершено по политическим мотивам, не указывалось.
Маков, читая записку, багровел.
«Политические мотивы! Именно политические! Рыльце, видно, сильно в пушку! Ну да мы еще посмотрим…»
Маков приказал составить подробное изложение мотивов, опровергающих политический характер убийства и доказывающих, что Филиппов был убит грабителями.
Начальник департамента полиции Извеков стоял навытяжку, а Маков, расхаживая по кабинету, говорил:
– Копии протоколов свидетельских показаний. Копию первичного досмотра. Всех свидетелей перечислите поимённо, с указанием адресов. Опись украденного у Филиппова имущества. Характер ранения, – он ведь ножом зарезан, как мне сказали? Обычным ножом, с каким на Обводном каждый второй бродяга ходит. Всё это приложите к записке. Снеситесь с полицией при градоначальнике, затребуйте все сведения об убийстве. А также с судебным следователем. И, сделайте одолжение, Иван Иванович, – составьте записку как можно скорее.
– На высочайшее имя?
– Да. С копией для министерства юстиции, графу Палену – лично.
Извеков удивлённо приподнял брови, но промолчал.
– Вероятно, Лев Саввич, раньше сегодняшнего вечера не успеем… А то и до утра…
– До утра? Утром уже поздно будет! – повысил голос Маков. – Если сегодня в полиции появятся жандармские ищейки, – они вытащат все бумаги, – и потом их уже не разыщешь!
– Немедленно распоряжусь, ваше высокопревосходительство! – официально ответил Извеков.
Глядя ему в спину, Маков подумал: «Нет, этот не выдаст… Разве что… купят?»
Дежурный адъютант доложил: в приемной дожидается городовой по фамилии Кадило.
– Ах, да!.. Совсем из памяти выпало… Пусть войдёт.
Маков ещё не решил, что делать с этим каретником. Но, едва вспомнив это слово – «каретник», – тут же и понял, что нужно сделать.
Кадило был свеж, румян и бодр, как и положено петербургскому городовому.
– Ну, как служба, Кадило? – спросил Маков.
– Служу царю и Отечеству!
– Молодец!
– Рад стараться! – гаркнул Кадило так, что стакан на подносе звякнул о графин.
Маков показал ему жестом: садись, мол. Кадило снова присел на самый краешек кресла, да так осторожно, словно боялся провалиться в мягкую бездонную обивку.
– Значит, вот что… Опиши-ка мне ещё раз ту карету, в которой Филиппова увезли.
– Каретка, значит, так себе, видно, что нанятая. Дверка ободрана… – Кадило замолчал, морща лоб. – Темно было, ваше высокопревосходительство. Да я и не очень смотрел: слышу, вроде знакомцы господина Филиппова, приглашают к ним в карету присесть.