Корки ни на градус не изменил свое обращение с надзирателем. Несмотря на перемену статуса с почетного посетителя на не менее почетного постояльца. Разговаривал он все тем же надменным голосом, смотрел на всех все с тем же легким оттенком презрения и голову держал все так же высоко.
Это понравилось повелителю всех заключенных, и он с удовольствием предвкушал, когда время, невзгоды и лишения (а возможно, и казнь, кто знает?) внесут свои коррективы в облик и манеры его гостя.
– Добро пожаловать, – совершенно искренне приветствовал он Корки, закрывая камеру, за которую тот выложил все, что при нем было, добавил: – Если пожелаете послать друзьям письмо, я к вашим услугам, не извольте беспокоиться.
– Не сомневаюсь, – слегка поморщившись, ответил Корки и, выразительно посмотрев на Робинсона, дал понять, что на данный момент не нуждается в его обществе.
На столе горела свеча. Ни бумаги, ни перьев – а впрочем, кому же и о чем он будет писать? Подойдя к столу, узник задул свечу. Камера вместо теплого, золотистого и живого света погрузилась в мертвую, каменную и холодную тьму.
Спустя какое-то время глаза, привыкнув к почти полной темноте, стали смутно различать предметы скудной обстановки. Столб голубого света полной луны пробивал штольню от высокого окна, забранного решеткой, к узкому ложу.
Растянувшись на кровати, положив руки под короткостриженый затылок, Корки без единой мысли смотрел в потолок. Странное ощущение свободы, непонятное и необъяснимое в сложившихся обстоятельствах, преисполнило его.
Что же это, конец? Сквозь непроницаемое гранитное равнодушие пытались пробиться черви тревожных мыслей. Однако имена столь дорогих ему людей падали без звука, как тяжелые камни в бездонный колодец.
Даже стук сердца не откликался на образы трех женщин. Тонкая и нервная Фрэнсис, живая и пылкая Элизабет, светлая и нежная Хэтти. Тишина.
Тягостный сон, похожий на забытье, не принесший ни отдыха, ни покоя, прервался столь же неожиданно, как и сразил Корки вчерашней ночью.
День наполнил камеру звуками проснувшейся улицы, тюремными запахами, источаемыми каменными стенами Ньюгейта, и металлическим скрежетом открывающегося замка.
– Корки, старина! Надеюсь, ты простишь меня за столь ранний визит. – Дуглас был мрачен и предельно собран. Его нахмуренное лицо не соответствовало шутливому приветствию.
– Как леди Фрэнсис? – откликнулся Корки, из уважения к другу поднявшись с кровати. Однако надеть парик, лежавший на столе, было выше его сил. Вчерашняя апатия не покидала его, сковав тело и душу надежнее самых тяжелых кандалов.
– Ты доставил нам всем преизрядное волнение. – Дуглас внимательно всмотрелся в ссутуленную фигуру Корки. – Однако это не повод для того, чтобы примеривать столь кислую физиономию, дружище. Я надеюсь, все устроится вполне превосходным образом. Мы скоро тебя отсюда вытащим.
– Брось, Дуглас, – без выражения ответил Корки, даже не взглянув на высокую фигуру напротив. – Будь это возможно, мы с тобой сейчас беседовали бы в другом месте. И я имею в виду отнюдь не Тауэр.
– Да… крайне странная история… и неприятная. Во всяком случае, это недоразумение с помещением тебя именно сюда, а не в Тауэр значительно затрудняет прояснение дела. – Дуглас, озабоченно поглядывая на друга, мерил шагами маленькое пространство камеры. – Скажи мне, ты в самом деле не связан с заговорщиками?
– Какое теперь это имеет значение? – Корки безразлично пожал плечами.
– Есть бумага, подписанная одним из остолопов, стоявшим во главе этой дурацкой авантюры. В ней упоминается твое имя в связи с заговором, и причем довольно однозначно. Я должен быть абсолютно уверен, что документ подложный. От этого зависит, каким путем мы тебя отсюда вытащим, официально оправдав или…
– Дуглас, ты должен удержать леди Фрэнсис от опрометчивых шагов! – Корки наконец проявил признаки оживления.
– М-да. Это, пожалуй, будет самой сложной задачей, – улыбнулся Дуглас. – Как ты понимаешь, она не из тех женщин, что будет сидеть в саду, пока мужчины решают свои проблемы…
– Боюсь, она пойдет на все… – покачав головой, сказал Корки.
– Пожалуй, что и до конца. Это будет первый вооруженный штурм Ньюгейта, совершенный леди, – серьезным тоном подхватил Дуглас. – Так что я постараюсь не допустить такого урона для чести короны. По крайней мере с этой стороны.
– Дуглас, что с Элизабет? – не улыбнувшись, поднял голову Корки.
– Дело пока отложено. Есть небольшая надежда, что оно не закончится на эшафоте. Но даже в лучшем случае проститься с родиной этой славной дочери острова все же придется.
– Виргиния, – задумчиво произнес Корки и, вздохнув, согласился: – Возможно, это к лучшему.
Кивнув своим мыслям, Корки уже забыл о присутствии друга:
– Стало быть, все, конец.
– Что ты несешь?! – Дуглас гневно встряхнул его, крепко схватив за плечо. – Не смей говорить так. Не смей! Пока не наступил самый последний день, пока не…
Тут в дверь деликатно постучали, и Робинсон, застенчиво откашлявшись, доложил, что к заключенному пожаловал сэр Томас из Коллегии хирургов. Дуглас, вскинув голову, внимательно вгляделся в друга:
– Ты, надеюсь, не наделаешь глупостей?
– Успокойся, в нашей семье на глупости способен только Джорджи, – усмехнувшись, успокоил его Корки.
– Тогда зачем тебе этот помешанный шарлатан? – недоверчиво уточнил Денвер. – Ты знаешь, что его исключили из Королевской Академии наук? Я думал, что тебя интересует наука, а не…
– Я приму к сведению официальное мнение о моем друге, – холодно остановил его Корки, подчеркнув последнее слово. И, встав, дал понять, что аудиенция окончена.
Тяжело вздохнув, Дуглас покачал головой и, надев шляпу, вышел не прощаясь. Тут же влетел сэр Томас. Он заговорщицки оглядывался и потирал руки, ежесекундно рискуя выронить сверток, который зажал под мышкой.
Корки бросилось в глаза, насколько неряшливо и не светски выглядит его учитель. Годы печально сказались на нем, его характере и внешности.
Прежде, еще до безвременной кончины его горячо любимой жены, сюртуки и парики сэра Томаса не выглядели так… эксцентрично. Сколь много Корки задолжал тем, кто его любит. И расплачиваться времени уже нет.
– Сын мой, – начал старый учитель. – Пришел наконец «Кориолан» из Вест-Индии. К сожалению, несчастья преследовали его. Несколько сильнейших штормов, и… да, груз сильно испорчен. Почти все отсырело и утеряно безвозвратно.
Сокрушенно качая головой, он присел на единственный стул у деревянного стола и грязным платком стал отирать пот со лба, сдвинув парик на затылок. Его высокий лоб, покрытый длинными бороздами морщин, светился глубокими залысинами над густыми белыми бровями. Удивительно молодые синие глаза лихорадочно блестели, освещая худое лицо, обтянутое желтоватым пергаментом кожи.