Вожак в конце концов нашел подход к воде, проломил лед, раздвинул его бивнями и дал возможность стаду пить. Но оно не могло стоять на месте – нужно было двигаться дальше. И они опять пошли.
Так продолжалось изо дня в день. Жажда стала хронически-привычной. Мамонты теряли вес, расходовали накопленный за лето жир, а ведь впереди их ждала зима. Труднее всего приходилось кормящим самкам – им нужно воды больше, чем остальным. Они сбивали сосульки с обрывов речных террас, пытались выламывать жилы грунтового льда. Кто-то ломал бивни, кто-то попадал под осыпь или проваливался в ямы термокарста – перед жаждой осторожность отступала, а снега все не было. Каждую встреченную на пути лужу они растаптывали ногами, а потом собирали хоботами кусочки льда. Этого было мало – ничтожно мало.
В тот день Рыжий ушел далеко от «своих» – так далеко, что почти перестал их чуять. Он двигался вниз по долине вдоль прирусловых зарослей ольхи и тальника. Здесь – на низких террасах и в пойме – на полянах между кустов было много высокой сухой травы. Это хорошая пища, здесь можно кормиться долго. Тут должно быть (всегда было!) много воды.
Но сейчас в озерцах и старицах вместо воды сплошной лед. Под ним, конечно, немного воды есть, но есть и вязкое дно из ила, торфа или песка. Впрочем, в таких деталях Рыжий не разбирался – он просто понимал, что это – опасно: «Там, где возле воды почва надежна, берег кончался небольшим уступом. Можно просто шагнуть с него на лед – ведь это так близко. Он, конечно, не выдержит и проломится. Под ним будет вода, а под водой… Скорее всего, там смерть – медленная, мучительная, многодневная».
И Рыжий терпел. Не потому, что боялся смерти – он не хотел, чтобы погибли остальные. Два дня назад он видел трупы незнакомых мамонтов – возле берега замерзла целая семейная группа. Мамон-тиха, наверное, вышла на лед, проломила его и застряла. Но остальные все равно пошли за ней. Там было неглубоко, но они умерли.
Да, у мамонтов, особенно вылинявших к зиме, длинные пышные «шубы», свисающие иногда до земли. Только их пуховые и остевые волосы лишены осевого канала и сердцевинных клеток, волосы подшерстка раза в четыре толще, чем у мелких животных, приспособленных к холоду, а кроющие – щетинные – волосы отстоят далеко друг от друга и не образуют плотного покрова. И самое главное, кожа мамонтов лишена потовых и сальных желез, в ней нет мышц, поднимающих волосы дыбом. В воде или под дождем волосатый слон промокает сразу насквозь. И отряхнуться, как собака, он не может.
Вдоль короткого пересохшего притока Рыжий поднялся на водораздел. Здесь дул холодный ветер, а травы было совсем мало, но ему нужна была не она. Он смотрел, принюхивался и прислушивался, пытаясь сопоставить эту местность с образами, хранящимися в памяти. Он, конечно, когда-то бывал здесь, но тогда было лето или весна, так что теперь все не совпадало, и нужно было разведывать заново. Потом он почуял странное сочетание запахов – двуногих падальщиков и живого здорового мамонта, точнее, «незрелой» мамонтихи. Такое сочетание было для него новым – Рыжий имел дело со стаями двуногих и знал, что они появляются там, куда приходит смерть. Они умеют убивать и добивают тех, кто стар, болен или ранен. «Свои» не могут помочь таким, избавить их от предсмертных мучений. Это делают двуногие или саблезубы. «Свои» знают: раз поблизости появилась стая двуногих, значит, у кого-то из них дело дрянь.
Так было до катастрофы, до того, как мир начал меняться. Потом Рыжий много раз встречал мамонтов, которые раньше жили не здесь. Конечно, они делились полученным опытом и получали тот, которого у них не было, – это было все, что мог дать им вожак местного стада. Кроме прочего, чужаки принесли страх перед двуногими, ненависть к ним. Это было ново, это было странно, и Рыжий запомнил на всякий случай. Может быть, теперь как раз тот случай?
Рыжий пошел навстречу запаху и вскоре почувствовал еще один – волчий. При этом он был похож и на запах собак двуногих. Те и другие не представляли собой ни опасности, ни пользы – мамонты не замечают этих животных, не интересуются ими. Но так было раньше, а теперь…
Они двигались вверх по долине: молодая мамон-тиха, несколько волков, привязанных к какому-то предмету, и двуногие. Они не могли учуять Рыжего, ведь ветер дул ему навстречу, но, наверное, его силуэт хорошо выделялся на фоне неба. Он смотрел, нюхал воздух и слушал, пытаясь понять это странное сочетание животных, находящихся рядом: «Они преследуют ее? Но она сильна и здорова. Почему не нападает, не убегает, не зовет на помощь? Что делают там волки?»
Так или иначе, но эта степь принадлежала ему – Рыжему. Точно так же, как он принадлежал ей. Никого из живущих здесь он не боялся – не мог и не хотел бояться. Кто-то пытается нанести ущерб здоровому мамонту?!
Он поднял хобот и негромко вопросительно протрубил. Его услышали и увидели. Процессия внизу остановилась. Волки улеглись на землю, двуногие стали копошиться возле длинного предмета, который они тащили. Мамонтиха, качая хоботом, сделала несколько кругов возле них, а потом двинулась в сторону Рыжего. Никто не препятствовал ей. Вожак стоял и ждал.
Она приближалась, но вместе с запахом мамонта усиливался и едкий запах двуногих. Рыжий не понимал этого: «Они что, крадутся за ней? Но их нет рядом. Тогда почему?» Она была совсем уже близко, когда вожак рассмотрел источник запаха – двуногий сидел у незнакомки на спине! Точнее, на шее между затылком и горбом холки! Это настолько не совпадало со всем его опытом, что Рыжий не смог даже удивиться по-настоящему – просто стоял и смотрел.
Ей было, наверное, лет 8-10, она боялась, стеснялась, чувствовала себя неловко. Не доходя метров сто, она согнула передние ноги и встала на колени. Двуногий сбросил на землю палку, а потом слез и сам, придерживаясь за длинную шерсть. Освободившись от груза, мамонтиха поднялась и засеменила к Рыжему, почтительно и робко протягивая хобот.
Он не взял ее хобот в рот, что означало бы признание «своей», принятие под защиту. Наоборот, Рыжий чуть отступил назад и принялся ее обнюхивать. Двуногого больше не было рядом, но вся шерсть незнакомки так пропиталась дымом, что запах мамонта почти не чувствовался. И самое странное: от нее не пахло другими «своими», словно она выросла одна. Это тоже было ненормально, это удивляло – молодые мамонты не выживают в одиночку. Кроме того, эти ее манеры… Хобот… «Она еще не самка для спаривания, но уже не детеныш. Ведет же себя так, словно перед ней мать-мамонтиха, ведущая ее группу, а не я – матерый самец. По-хорошему, ее нужно прогнать, или повернуться и уйти самому». Только Рыжий был не вполне «нормальным» мамонтом: ради благополучия «своих» он уже не раз нарушал правила жизни и знал, что будет нарушать их и впредь. Он заговорил с ней. Этот диалог на язык людей перевести было почти невозможно:
– Чего ты хочешь? Зачем так поступаешь?
– Хочу быть со «своими». Очень рада и боюсь.
– Почему ты находишься рядом с двуногими? Какое они имеют к тебе отношение?
– Они тоже «свои»… Не знаю… Живу рядом с ними…
– Зачем?